Союз еврейских полисменов - Майкл Чабон Страница 23

Он искоса глядит на Берко, тот едва заметно кривит губы.

— Идите, идите, вы свободны, — отпускает Ландсман Лапидуса и Фишкина.

Лапидус поднимается на ноги, истерзанный, страдающий, как будто только что рухнул на пол с дыбы. Даже его пальто и галоши выглядят оскорбленными до глубины душ своих. Шляпа надвигается на его брови как чугунный люк на колодец уличной канализации. Скорбящий взор его провожает каждую фигуру, которую Фишкин препровождает в деревянный гроб шахматной доски-коробки. Убита партия, испорчено утро! Плечом к плечу «черные шляпы» похоронным шествием следуют к двери между столиками, провожаемые взглядами других игроков. Возле самого выхода левая нога Салтиела Лапидуса вдруг выворачивается в сторону, как настроечный ключ; он покачнулся, схватился за партнера, едва удержавшись на ногах. Пол под его ногами выглядит, однако, безупречно. Ландсману непонятно, за что там можно было зацепиться.

— Впервые вижу столь скорбного бобовера, — замечает он. — И как он только не разрыдался…

— Хочешь его еще пощупать?

— Разве чуток. Дюйм-другой.

— А дальше с ними и не продвинешься.

Друзья спешат мимо игроков: потертый скрипач из «Одеона», мозольный оператор — его реклама налеплена на скамьи автобусных остановок… Берко вываливается за дверь, спеша за Лапидусом и Фишкиным. Ландсман собирается последовать за ним, но какой-то импульс вдруг сдерживает его: как будто запах древнего одеколона или припев зажигательной мамбы-самбы средней модности и двадцатипятилетней давности.

Ландсман остановился у ближайшего к выходу столика.

Крупный сморщенный старик сжался кулаком вокруг своей шахматной доски, взгляд уперт в спинку пустого стула напротив. На доске исходные боевые порядки, себе дед определил белое войско. Ожидает противника. Сияющий череп окаймлен клочковатой сивой порослью. Сидит, набычившись, лицо скрыто склоненным лбом. Виден костлявый крючок носа, впалые виски, перхоть по всей лысине, кусты бровей. Плечи сгорблены угрожающе, старец лелеет коварные планы, обдумывает блестящую кампанию. Плечи эти когда-то принадлежали герою и гиганту, такелажнику, скажем, подсобнику в магазине роялей…

— Мистер Литвак, — обратился к нему Ландсман.

Литвак выбирает белого коня королевского фланга с видом художника, выбирающего кисть. Руки живые и жилистые. Конь взметнулся к центру доски. Мистер Литвак всегда предпочитал гиперсовременный стиль игры. Дебют Рети — и Ландсману показалось, что руки Литвака сомкнулись у него на горле. Его чуть не сметает с ног нахлынувший ужас перед дьявольской игрой: воскресают стыд и страх тех лет, когда он губил сердце отца над шахматными досками кафе «Эйнштейн».

— Альтер Литвак, — повторяет попытку Ландсман.

Озадаченный Литвак поднимает голову, близоруко щурясь. Крепкий был когда-то парень, грудь, что бочка; кулачный боец, охотник, рыбак, солдат. На пальце его всякий раз, когда старик протягивает руку к фигуре, вспыхивает золотом перстень армейского рейнджера. Теперь уж он не тот… Теперь он сказочный король, сморщенный колдовским проклятием до размеров запечного сверчка. Лишь гордый крюк носа напоминает о былом величии лица. Глядя на эти жалкие человеческие обломки. Ландсман подумал, что отец его, не лиши он себя жизни, все равно бы давно уже умер.

Литвак как-то нетерпеливо и вместе с тем просяще дергает рукой, затем достает из нагрудного кармана прочного вида блокнот в черной с разводами обложке и жирную перьевую авторучку. Борода его аккуратно расчесана, как всегда. На нем крапчатая куртка, прочные ботинки с высокой шнуровкой, из кармашка куртки торчит кончик носового платка, за отворотами куртки шарф. Вид, пожалуй, даже спортивный. Дыша энергичными толчками, через нос, он уверенно выводит своим толстым «уотерманом» буквы, слова. Пишет с нажимом, аж перо скрипит. Скрип пера как будто заменяет ему голос. Написав, протягивает блокнот Ландсману. Почерк четкий, устойчивый.

Я вас знаю

Взгляд старика сосредоточивается, он слегка склоняет голову вбок, оценивая Ландсмана, его мятый костюм, кособокую шляпу, физиономию ищейки… Он узнал Ландсмана, не признав его. Отобрал блокнот, дописал еще слово. Получилось:

Я вас знаю детектив

— Меир Ландсман, — представляется Ландсман, вручая старику свою визитку. — Вы были знакомы с моим отцом. Я сюда с ним иногда приходил. Когда клуб еще размещался в кафе отеля.

Покрасневшие глаза расширились. Удивление в них смешивается с ужасом. Мистер Литвак изучает Ландсмана, не веря не то своим глазам, не то заверению Ландсмана. Он доверяет свои сомнения бумаге.

Невозможно Не может быть что Мейерле Ландсман вырос таким охламоном

— Что поделаешь, — вздыхает Ландсман.

Что вы тут делаете кошмарный шахматишка

— Я ведь был тогда ребенком, — бормочет Ландсман, ужасаясь оттенкам оправдания и жалости к самому себе, явно сквозящим в его голосе. Кошмарный старикан, ужасный притон, поганая, бесцельная игра… — Мистер Литвак, может быть, вы знали человека, он играл в шахматы, еврей, которого могли называть Фрэнком?

Да я его знаю он что-нибудь натворил

— И хорошо знаете?

Хотел бы узнать получше

— Не в курсе случайно, где он живет, мистер Литвак? Давно ли вы его видели в последний раз?

Больше месяца ради Б-га только не говорите что вы из отдела убийств.

— К большому сожалению, именно оттуда.

Старик моргает. Если он потрясен известием, этого по виду его не скажешь. С другой стороны человек, не влггдеющий своими эмоциями, не уйдет далеко с дебютом Рети. Может быть, почерк его перестал поражать такою четкостью…

Передозировка?

— Выстрел.

Входная дверь открылась, впустив двоих новых посетителей, серых и промерзших. Один — долговязый юнец лет двадцати с небольшим, в коротко подстриженной бородке, в слишком коротком плаще, второй — коротышка, плотный, брюнет в курчавой бороде и слишком большом костюме. Стрижки у обоих короткие, неровные, как будто они сами стриглись. Черные ермолки украшены кружавчиками не то вышивками. Вошедшие на секунду замерли в дверях, как будто боясь, что их сейчас вздуют за опоздание.

Старик открыл рот. Голос — как будто открыло рот ископаемое доисторическое животное. Ужасный звук, повреждены голосовые связки. Что он сказал, до Ландсмана дошло не сразу.

— Внучатые племянники.

Литвак подозвал их и вручил карточку Ландсмана плотному коротышке.

— Очень приятно, детектив, — тут же выпаливает коротышка с легким, пожалуй австралийским акцентом. Он усаживается напротив старика, бросает взгляд на доску, тут же хватается за своего королевского коня, двигает его вперед. — Извини, дядя Альтер. Этот, как всегда, долго возился.

Долговязый и здесь возится долго. Он все еще не закрыл дверь, из-за которой доносится рык Берко.