Приди, сладкая смерть - Вольф Хаас Страница 22

Спустя две минуты Бреннер уже бежал бегом к машине. Инфаркт миокарда. Выезд с сиреной и мигалкой. Едва отъехав на безопасное расстояние от диспетчерской, чтобы его не было слышно, Бреннер выключил сирену. Но обе его головы так обрадовались этим звукам — ва-у-ва-у-ва-у, — что продолжали петь их дальше.

Ему очень повезло, сегодня его напарником был тихий восьмитысячник. Потому как если бы ему пришлось выслушивать болтовню какого-нибудь Черни или, например, Ханзи Мунца, то ему бы точно не выжить в этот день.

А пациент, ради которого им пришлось мчаться в 9-й район, и вовсе ничего не говорил. У него был славный антикварный магазинчик на Порцеллангассе. Но сегодня у него самого обнаружились признаки старения. Потому как среди бела дня он рухнул прямо посреди своего антикварного магазина.

Белый как мел, лежал он на сером линолеуме и неотрывно смотрел на Бреннера взглядом, полным смертного страха. А Бреннеру подвалило невероятное везение: от страха молоденькая продавщица тоже не могла выговорить ни слова. И тем не менее она все-таки успела уже повесить на дверь объявление: «Временно закрыто по болезни».

Вот видишь, стоит только немножечко недосмотреть, и служащие уже транжирят бумагу! Ведь если бы она подождала еще десять минут, так могла бы сразу же написать: «Закрыто в связи со смертью».

Правда, Бреннер и тихий восьмитысячник попробовали было оживить его. Но никаких шансов. Нет, ты не подумай, это не по вине Бреннера. Правда, массаж сердца — чертовски тяжелая работа, даже если ты в отличной форме. Уже через несколько минут с тебя пот прямо ручьями течет. Но как раз сегодня это пошло Бреннеру даже на пользу.

Потому как приходится стоять перед умирающим на коленях и, вытянув руки, делать ритмические движения. Для Бреннера это сегодня было чем-то вроде обратного массажа. Грудная клетка умирающего так здорово, ритмично отталкивала руки Бреннера, что это передавалось на его окаменевшие затылочные мышцы. Нет, не то, что ты подумал, голова у него от этого болеть не перестала, но все-таки какое-то облегчение. Может, немножко похоже на упражнения Николь.

А то, что мужчина потом умер, очень подходило к такому дню. Потому как даже если ты работаешь спасателем на «скорой», то все равно умирают у тебя не так уж часто. Обычно все-таки бывает больше ездок, когда ничего трагического не случается. Сломанная нога — везешь в травматологию. Ребенка со скарлатиной — в инфекцию. Болезнь Паркинсона — на физиотерапию. Рак — на облучение.

Не хочется называть слишком много болезней, а то не знаю, может, это тебе тоже знакомо, только зайдет речь о какой-нибудь болезни, а у меня уже во всех органах свербит. Но Бреннеру немало пришлось понасмотреться за те три с половиной недели, которые ему толстяк Буттингер назначил ездить без единого выходного.

На второй день он ехал с начальником ремонтной мастерской. Тому пришлось временно заступить вместо Ланца, хотя у него самого было полно дел в мастерской.

— Если мной затыкать дыру у водителей, нам не хватит машин, — ворчал он. — У нас просто-напросто слишком мало людей.

Потому как пятьсот девяностый с поврежденным выхлопом, в котором пару недель назад едва не задохнулся пациент, все еще не был отремонтирован.

На другой день, когда глаз Бреннера из синего постепенно стал превращаться в зеленый, напарником ему дали Ханзи Мунца, и когда их вызвали на самоубийство, Ханзи Мунц обрезал веревку, чтобы снять повесившегося, и сказал Бреннеру прямо при родственниках:

— Аллергия на пеньковую веревку.

Вообще казалось, что Ханзи Мунц с каждым днем все больше походил на Бимбо, как будто дух Бимбо переселился в него — вроде донорская душа.

На следующий день Бреннер опять ездил с восьмитысячником, затем два дня с Черни, потом опять с Ханзи, а в тот день, когда он заметил, что его позеленевший глаз постепенно начал желтеть, он ездил в паре с Нехваталом, который слушал только тирольские песенки «Циллертальских бабников». Потом еще два дня с одним восьмитысячником, а потом и дни, и его коллеги, и синяк под глазом медленно начали становиться неразличимыми.

И вот ведь какой интересный получается эффект у большинства людей, тут Бреннер вовсе не был исключением. Больше всего обычно страшит, что жизнь твоя будет состоять только из работы, что будешь крутиться как белка в колесе. Но когда ты получаешь на самом деле такой вот наряд на работу и у тебя нет никаких шансов выбраться из колеса, в мозгу, должно быть, происходит какой-то щелчок. Наверное, это как у бегунов-марафонцев, которые выделяют какие-то там вещества, так что им вдруг становится легко бежать.

Бреннер испытывал что-то вроде наслаждения оттого, что из-за сплошной работы ему некогда было думать. Ведь и марафонцы, или, лучше сказать, менеджеры, испытывают наслаждение оттого, что им некогда думать, потому что они должны четко выделять себе эти вещества.

Бреннер все ездил, ездил и ездил. Каждый день от двухсот до трехсот километров по городу с таким движением. И если одна ездка в среднем семь или восемь километров, тогда это, погоди, сейчас… или, скажем для простоты, одна ездка десять километров. Тогда это от двадцати до тридцати ездок за день! От двадцати до тридцати раз за день уложить больного на носилки, поговорить с ним по-доброму, немножко отвлечь его от его недугов.

Потому как при двадцати — тридцати выездах в день в лучшем случае каждая десятая ездка относится к срочным вызовам. В лучшем случае ты два, ну три раза имеешь право сказать: если я сейчас нарушу правила и проскочу перекресток на красный, то тогда пострадавший может выжить, и тогда у троих детей по-прежнему будет отец, они смогут пойти в школу и поступить в институт, и парень станет учителем физкультуры, а девочка будет налоговым инспектором, а младшая очень умненькой, аттестат с отличием, высшее образование в рекордные сроки и потом должность главврача в Мехико.

Но только если я поднажму на красный. Только если я едва не зацеплю вон того пешехода. Но если я буду дожидаться, пока на светофоре окончательно погаснет последний отсвет красного, тогда он у меня, скорее всего, истечет кровью, и тогда уж точно у семьи начнутся материальные проблемы. И тогда какая уж тут учеба в институте. И никакого, конечно, места главного врача в Мехико, а место старшей официантки на Мехикоплац.

Но такие решения, как правило, исключение. Обычно бывает: чуть-чуть позаботиться, чуть-чуть поговорить по-доброму. А чаще всего даже этого делать не приходится. Чаще всего нужно просто выслушивать старых людей. По крайней мере делать вид, что слушаешь. Потому как они вовсе не хотят, чтобы их утешали. Они просто хотят в стотысячный раз затянуть под шарманку всю ту же старую песню.

И если так посмотреть, то водитель на «скорой» — даже интересная профессия, потому как ты кое-что можешь узнать про человека. Ты в стотысячный раз выслушиваешь шарманку старых людей, и они рассказывают тебе в сотый раз малейшие подробности их глубоко личных болячек. Как будто жизнь существует только для того, чтобы выдумывать для каждого его собственную болячку. Потому как они не ведают того, что ты, как водитель «скорой», узнаешь уже через пару недель: у всех ровным счетом одна и та же волынка.