Смерть беспозвоночным - Иоанна Хмелевская Страница 21

— Кто это делал?

А, один восходящий гений, Юлиуш Заморский, кто‑то его силой нам навязал — разумеется, кто‑то из варшавских. С большими амбициями мальчик..

— А чем он занимался до сих пор?

— В муках породил пять или шесть фильмов, стругает их из старых детективов, переделывает по своему вкусу и получается у него… ну как у Агаты Кристи в «Восточном экспрессе», когда Пуаро появляется в виде огромной черной снежной бабы с ноутбуком. Про это иначе и не скажешь…

Тут вдруг в трубке телефона пропал текст, вместо него раздались вой, дикий хохот, ужасающие стоны и хрип… Мартуся не нашла слов, заменив их звуками, которые в экстазе издают певцы–любители на эстраде…

— Поняла? — донеслось до меня через какое‑то время.

— О да! Теперь я начинаю почти все понимать, — подтвердила я.

***

Адам Островский настоятельно просил разрешения навестить меня. Я с радостью согласилась, без сожаления отказавшись от запланированной работы, поскольку и мне тоже очень хотелось побеседовать с ним. По телефону он ни словом не намекнул на тему интервью, которое намерен взять у меня, да я и сама догадалась, о чем пойдет речь. Почему‑то обычно мы с ним встречались там, где происходили какие‑нибудь неприятности, и он никогда не имел возможности спокойно записать все, что хотелось. В моем же доме обстановка спокойная, говори и записывай что вздумается.

Островский был хорошим и — редкий случай — честным журналистом. В своих интервью он никогда не перевирал сказанного собеседником, не приписывал ему сказанного другими, не выдумывал, чего не было. Вопросы задавал обдуманно и на тему. И был грамотным. Кроме того, был просто симпатичным человеком и опытным журналистом, остроумным и находчивым. Мы были знакомы уже много лет, он взял у меня два больших интервью и одно маленькое, и мне абсолютно не к чему было придраться.

Я приготовила и кофе и чай. Островский предпочел кофе.

— Ну, а вы что скажете? — начал он без предисловий. — Такой шум вокруг всего этого подняли!

— А что, разве по моему лицу вы не видите? Мне еще не мешало бы подпрыгивать и хохотать от радости?

Островский полез в свою сумку и предупредил:

— Это еще не интервью, я пока не созрел для него. Но любой знает, что вы второй раз одно и то же не только не сделаете, но и не повторите. Разрешите, я стану записывать?

Я лишь плечами пожала.

— Ясное дело. Только прошу не злоупотреблять отдельными моими фразами, вырывая их из контекста.

— Разумеется. Вы меня знаете. Откровенно говоря, мне и самому любопытно знать, кого вы подозреваете. Так сказать, в личном плане любопытно.

— В личном плане бабка на двое сказала. Лично мне он был противен до такой степени… Минутку, а вы про кого спрашиваете? Про Вайхенманна или про Држончека?

— Меня интересуют оба.

— Вот я и радуюсь из‑за них обоих и не намерена скрывать своих чувств. Я до такой степени не переносила этих мерзавцев, что старалась поменьше о них думать, а потому практически ничего не знаю об их частной жизни. Држончек — это такая маленькая, раздутая от спеси жаба, а вот Вайхенманн… Черт его знает, что он кому сделал плохое и кто его ненавидел до такой степени, чтобы укокошить. Полагаю, все! Наверняка все. Разве что вам известно о каком‑то исключении?

— Ни о каких исключениях я не слышал.

— Вот я и говорю. Значит, не ошиблась. И тут такое дело. С одной стороны, кто‑то пострадавший по служебной линии — человек со сломанной карьерой, вышвырнутый за ворота, отогнанный от корыта, с другой стороны, тот, которому все это «творчество» стало поперек горла. Не выдержал и в ярости пришиб мерзавца. Третьего варианта не нахожу.

— А Држончек? Вы полагаете, что он тоже кому‑то мешал?

— Об этом вам известно больше, чем мне. Я лишь могу предположить следующее: какому‑нибудь рекламщику или составителю программ — неважно, как они правильно называются на телевидении, — он внушил мысль, что работает над шедевром, хитом столетия, экстра–супер и даже больше, начальство огребет все награды, — короче, заливал по–страшному. Кретин поверил и подмахнул не глядя, принялся рекламировать вовсю, вплоть до залпов из «катюш». А когда просмотрел разрекламированный шедевр Држончека и рванул к нему, высказать все, что думает… Короче, когда опомнился, узрел перед собой бренные останки.

Островский слушал с большим интересом.

— Отличный получается у пани детектив, хотя я несколько сомневаюсь насчет таких эмоций… А не полагаете вы, что, напротив, какой‑нибудь патриот…

— Патриот? Вы имеете в виду?..

Островский наверняка больше меня знал о таких вещах и внес свою лепту в версию убийства.

— Мы же посылаем фильмы на конкурсы, фестивали и тому подобное. Ублюдочные фильмы Држончека тоже посылали, мне лично было стыдно за уровень нашей культуры…

— Из патриотизма? Мне бы тоже было стыдно. А что о них на всех этих фестивалях говорили?

— Тактично замалчивали.

Я покачала головой, пытаясь сохранить хоть остатки объективности, но все равно не удалось. И задумчиво произнесла:

— Если бы Држончек снимал фильмы, я бы, скорее, сделала ставку на автора произведения. То же самое в случае с Вайхенманном, если бы он измывался над живыми…

— Так ему же удалось нескольких отловить!

— Вот они у меня и занимают первые места в списке подозреваемых. Разве что их чувства несколько притупила реклама–Тут мой гость взорвался.

— Ну что пани такое говорит, уши вянут, ей богу… Разве это реклама? Чистая антиреклама! Для каждого автора это прямая компрометация. Неужели вы не обратили внимания на такой факт? И никто вам не сказал?

Журналист недоумевал, подозрительно глядя на меня. Я тоже с подозрением и недоумением смотрела на журналиста, не понимая его.

Выпив одним глотком остаток кофе, он заговорил:

— После неудачной экранизации стремительно падает спрос на книгу. Неужели вы об этом не знали? Автор теряет популярность, им больше никто не интересуется. Несколько очень неплохих авторов пострадали от этого, среди них Бенинья, Дышинский, Марш…

Я так и подскочила.

— Эва Марш, сказали вы?

— Ну да. Из‑за того, в каком виде вышли на экране ее творения. А вы сами?..

— Лучше и не напоминайте! Я, можно сказать, поставила рекорд, мои произведения никогда не появлялись на экране и были вычеркнуты из списков экранизаций, но зато я знаю причины этого. Иногда из‑за вражды постановщиков, иногда из‑за противоречий в творческом коллективе… Может, с Дронжеком тоже кто‑то ссорился, а вот с Вайхенманном не посмел бы… И встать ему поперек дороги тоже не решился бы. Да, взрыв эмоций — это сила. А вот насчет того, что после провала фильма падает продажа книги, — это правда?