Убийство в музее восковых фигур - Джон Диксон Карр Страница 21

— Джина Прево? — вопросительно произнес Бенколен, словно в первый раз услышал это имя.

— О, я совсем забыл… Джина из нашей старой компании, еще до того как все разбежались. Она была одной из лучших подруг Одетты и… — Юный атташе вдруг замолчал, глаза его округлились. — Я совсем забыл: мне надо позвонить Клодин Мартель. Она, наверное, тоже хотела бы побыть здесь. Боже! Какой промах!

Поколебавшись пару секунд, Бенколен сказал:

— Насколько я понимаю, вам утром не удалось побеседовать с капитаном Шомоном. Вы не слышали…

— Слышал?.. Что? Нет, мсье. Что-то случилось?

— Да, кое-что. Не важно. Проводите-ка нас лучше к мадам Дюшен.

— Охотно. Полагаю, она сможет вас принять, — заявил молодой человек, оглядывая нас так, будто мы находились в приемной перед кабинетом посла. — Вас она выслушает, но больше никого. Сюда, пожалуйста.

Робике вывел нас обратно в зал, откуда вверх вела покрытая ковром лестница.

За окнами лестничной площадки были видны ярко-красные листья кленов. Когда мы почти поднялись на верхний этаж, Робике замер.

До нас донеслись невнятные голоса и несколько аккордов на фортепиано. Затем последовал звук, как будто чьи-то руки бессильно сползли с клавиатуры. Один из голосов звучал визгливо, на грани истерики.

— Они сошли с ума! — выпалил Робике. — Свихнулись! С появлением Джины стало только хуже. Понимаете, господа, мадам Дюшен то ходит без остановки, то истязает себя, перебирая вещи Одетты, или пытается наигрывать ее любимые мелодии. Умоляю, попытайтесь ее немного успокоить.

Когда он постучал в одну из дверей в полутемном коридоре, за ней воцарилась тишина. Потом нетвердый голос произнес:

— Войдите.

Это была девичья гостиная, три окна которой глядели сквозь желтые полуоблетевшие скелеты деревьев на унылый сад. Тусклый свет из окон придал серую безликость мебели цвета слоновой кости. Около кабинетного рояля, на вращающемся табурете, лицом к нам сидела маленькая женщина в черном. На нас смотрели сухие острые глаза, в темных волосах едва проглядывала седина; на бледном лице не было видно морщинок, за исключением двух скорбных складок в углах рта. О ее возрасте можно было догадаться по коже на шее. Взгляд острый и жесткий смягчился, когда она увидела незнакомцев.

— Поль, — тихо произнесла она, — почему же ты не сказал, что у нас гости? Пожалуйста, входите, господа.

Мадам Дюшен не извинилась, не замечая ни небрежности в прическе, ни своего старого, поношенного платья. Она была далека от реалий живого мира. Однако, найдя в себе силы, мадам поднялась с видом гостеприимной хозяйки, чтобы приветствовать нас. Между тем мое внимание было занято не ею. Рядом с мадам Дюшен замерла, подняв руку, Джина Прево. Я сразу узнал ее, хотя она оказалась более рослой, чем я представлял. Веки девушки покраснели и припухли, на лице не было и намека на косметику. Те же пухлые, что и на портрете, губы, отливающие золотом волосы, твердая линия подбородка. Но сейчас губы были полуоткрыты, верхняя — слегка вздернулась от ужаса. Джина Прево машинально откинула волосы со лба. Казалось, что она находится на грани обморока.

— Моя фамилия Бенколен, — сказал детектив, — а это мой коллега, мсье Марл. Цель моего визита — заверить вас, мадам, что мы обязательно найдем виновного.

Голос его, ровный и успокаивающий, разрядил напряженную атмосферу комнаты. Послышался слабый звук — Джина Прево сняла палец с клавиши. Она прошла к окну широким, почти мужским шагом и стала спиной к свету.

— Я слышала о вас, — кивнув, сказала мадам Дюшен. — И вы, мсье, — она повернулась ко мне, — желанный гость в этом доме. А это — мадемуазель Прево, старый друг нашей семьи. Она проводит день со мной. — Хозяйка дома продолжала: — Пожалуйста, присаживайтесь. Я буду счастлива рассказать вам все — все, что вы пожелаете узнать. Поль, тебя не затруднит включить свет?

Вдруг мадемуазель Прево воскликнула — если, конечно, можно назвать восклицанием истерический, срывающийся полушепот:

— Не надо… Умоляю. Не надо света. Я чувствую…

У нее был чуть хрипловатый голос с какими-то ласкающими, обволакивающими обертонами, которые при пении наверняка заставляли многие сердца биться сильнее. Всего секунду назад казалось, что мадам Дюшен находится гораздо ближе к нервному срыву, чем девушка. Сейчас она смотрела на юную женщину с доброй, чуть усталой улыбкой.

— Ну что ты, Джина. Конечно, света не надо.

— Пожалуйста… не смотрите на меня так!

Мадам вновь ответила ей улыбкой и пересела в кресло.

— Джина провела со мной все утро, господа. А я, старая безумная женщина… — На какое-то мгновение на ее лбу собрались морщинки, а взгляд ушел в себя. — Безумие накатывается на меня волнами, как физическая боль. Какое-то время я спокойна — и вдруг!.. Я пытаюсь сохранять благоразумие. Знаете, что меня мучит больше всего? То, что я сама виновата во всем.

Мадемуазель Прево устроилась в тени в углу дивана. Она продолжала заметно нервничать. Бенколен и я уселись на стулья, а Робике, по-прежнему прямой как палка, продолжал стоять.

— Нам всем знакома печаль утрат, мадам, — произнес детектив, как бы размышляя вслух, — и мы всегда чувствуем себя виноватыми хотя бы потому, что недостаточно часто дарили улыбку ушедшему. На вашем месте я бы не стал казнить себя.

В серой, тяжелой тишине неуместно громко тикали веселенькие часы, отделанные цветной эмалью. Морщинки на лбу мадам стали глубже. Она открыла рот, чтобы опровергнуть слова Бенколена; казалось, она боролась с собой. Ее глаза кричали, вслух же мадам Дюшен спокойно произнесла:

— Вам не понять. Я, как последняя дура, совершенно неправильно воспитывала Одетту. Я стремилась сохранить ее на всю жизнь ребенком и добилась этого… на всю жизнь. — Она опустила взгляд на свои руки и продолжала: — Я сама, скажем, много повидала на своем веку. Мне довелось страдать. Но все это были мои ошибки, я их совершала сама, добровольно… я поступала так, как мне нравилось. Но Одетта… вы не поймете, никогда не поймете.

Мадам Дюшен казалась мне совсем крошечной: маленькое бледное человеческое существо, раздавленное огромным горем.

— Мой муж, — сказала она так, словно какая-то внешняя сила помимо ее воли выталкивала из нее слова, — как вам известно, застрелился десять лет назад. Он был замечательным человеком и не заслуживал… член кабинета — и этот грязный шантаж… — Ее речь становилась все бессвязнее, но усилием воли она сумела овладеть собой. — Я поклялась целиком посвятить себя Одетте. И что же в итоге я натворила? Я играла ею, как кукольной пастушкой. И теперь у меня нет ничего, лишь вот эти ее безделушки… К счастью, я немного играю на фортепиано и способна воспроизвести ее любимые песенки.

— Полагаю, мадам, вы не откажетесь помочь следствию, — мягко прервал ее Бенколен, — и я уверен, вы поможете Одетте, если согласитесь ответить на некоторые вопросы.

— О, простите меня. Я вас слушаю.