Взрыв на макаронной фабрике - Фаина Раевская Страница 2

Рассел поморгал и ответил по-русски, но с сильным американским акцентом:

– Я немножко говорю на русский. Перед отправкой Россия мы учили язык два месяц. Трудно! Я еще очень много не понимать…

– Ну вот, слава тебе господи! – с облегчением выдохнула я. – Значит, сумеем договориться. Я, конечно, английский знаю. Только англичане меня почему-то не понимают. Вернее, понимают, но не очень… как-то через раз… За два месяца русский, естественно, не выучить. В нем одних падежей шесть штук! Но ты не расстраивайся, Рас, жизнь научит!

Вовка внимательно слушал мой монолог и кисло улыбался.

– Что ж, Рассел, – Ульянов поднялся, – устраивайся здесь, а завтра я за тобой с утреца заеду.

Доуэрти согласно кивнул, и мужчины скрепили договор крепким рукопожатием.

– Жень, – уже на пороге обратился ко мне следователь, – ты это… не очень-то… ну, в смысле…

– Все-все, гражданин начальник, я все поняла. Американец будет в порядке, ты ж меня знаешь, Вовасик!

– Да уж, – печально вздохнул Вовка, – именно это меня и беспокоит! Я тебя очень прошу: не роняй честь государства перед иностранцем…

– За все государство я отвечать не берусь, а честь родной прокуратуры соблюду, – твердо пообещала я. – Все, Вовасик, пока! Пойду американца воспитывать. Привет семье!

Вовка еще раз вздохнул и ушел, а я вернулась в комнату.

Рассел по-прежнему сидел в кресле, но уже не улыбался, а, прикрыв глаза, о чем-то размышлял. Вполне вероятно, вспоминал свою далекую родину. При моем появлении он открыл глаза и поинтересовался:

– Женька, где я можно принять душ и переодеваться?

Я отвела гостя на половину Вениамина.

Венька – наш с Ромкой давний друг, а с Алексеевым у них еще и совместный бизнес. До свадьбы мы с Ромашкой соседствовали. После вступления в законный брак объединили жилплощади и до поры до времени жили в трехкомнатном дворце. Однако всему на свете приходит конец. Пришел он и нашему с мужем блаженству в «царских» апартаментах – Веник прочно занял мою однокомнатную конуру. А что поделаешь? Друг все-таки! Жизнь Веньку, конечно, потрепала. Он прошел путь от химика до бомжа. С моей и божьей помощью ему удалось вновь обрести статус социально полноценного человека. А природный ум и оборотистость сделали из него бизнесмена.

В последнее время Веник стал часто где-то пропадать по ночам. На все мои расспросы он только ухмыляется и молчит, как ветеран партизанского движения. Алексеев, конечно, знает причину отлучек друга, но из-за мужской солидарности не желает удовлетворять моего любопытства и тем самым страшно меня нервирует.

Показав американцу удобства, я сказала:

– Действуй, Рассел. Потом слегка перекусим и в музей отправимся – будем расширять твой кругозор.

– Музей? Какой музей?

– А он у нас только один, да и тот краеведческий, – ответила я и пошла сооружать нехитрый обед.

Рассел вскоре вышел из душа и, сверкая голливудской улыбкой, уселся за стол. Пока он с аппетитом уминал домашние пельмени, я незаметно его разглядывала.

«Какой-то он неправильный американец, – рассуждала я про себя. – Нет, улыбка у него вполне американская, а вот все остальное… Где, спрашивается, мужественный подбородок? Где стальные мышцы и большой пистолет? А пронзительный взгляд голубых глаз? Да и глаза у него не голубые, а вовсе карие. Рост, конечно, тоже подкачал. В кино показывают копов под два метра ростом. А этот так, копчик, а не коп… Хотя лопает, как кашалот. Вон, полкило пельменей умял в три минуты!»

Доуэрти отправил в рот последний пельмень и сыто улыбнулся:

– Вкусно! Я слушал, что русский хозяйка – самый лучший. Это правда. Спасибо, Женька!

Тьфу, иноземец, несмышленый! И для него, выходит, я Женька…

– Ладно, американец, потопали в музей!

Краеведческий музей нашего городка располагался в парке. Последний раз музей я посещала, будучи еще школьницей. Впечатление осталось так себе. Больше всего мне понравился древний человек с каменным топором в руках. Его гипсовая скульптура занимала центральное место экспозиции. После визита в этот центр культуры я пообещала себе, что никогда больше ноги моей здесь не будет. И вот теперь приходилось нарушать слово, а это вовсе не входит в мои привычки. Однако я помнила и об обещании, данном Вовке, и, посетовав про себя на судьбу-злодейку, решительно шагнула на ступеньки невысокого крыльца.

– Женька, там кровь! – остановил меня возглас Доуэрти. – Смотри!

Я посмотрела туда, куда указывал Рассел. В самом деле, на зелененькой, недавно появившейся траве отчетливо виднелись следы крови. Создавалось впечатление, что кто-то смертельно раненный старался заползти в кусты.

– Наверное, собаки кошку задрали, – попыталась успокоить я американца, а больше себя. – Надо посмотреть…

Я подошла к кустам, заранее предчувствуя нехорошее. Так оно и вышло. В кустах, подтянув ноги к животу, лежала молодая женщина в светлом, очень дорогом брючном костюме. Глаза ее были закрыты, и тело казалось абсолютно неподвижным. Возле тела расплылась небольшая лужица уже темной крови.

– О господи! – простонала я. – И почему все это случается именно со мной? Даже в музей спокойно не сходишь – кругом трупы валяются! Ну что я теперь Ульянову скажу?!

– Женька, – позвал Рассел, – она еще жива.

Американец сидел на корточках и, как показывают в фильмах, щупал пульс на сонной артерии.

– Красивая… – Я присела рядом.

Внезапно женщина открыла глаза и зашевелила побелевшими губами:

– Родион… не должен… алмазы… найди…

Тут она судорожно дернулась и снова потеряла сознание.

– Надо звонить полиция, – нахмурился Рассел. – Это насильная смерть…

– Надо звонить Вовке. – Впав в уныние, я достала мобильник.

– Что у тебя? – мгновенно отозвался Ульянов. – Покойник?

– Еще нет… – Я виновато потупилась, словно следователь мог меня видеть.

– Слава богу! Ты где? Рассел с тобой?

– Ага! Мы в музее! А насчет покойника… Это не я, честное слово! Это все американец твой…

– Что-о?! – заорал Вовка.

– Это он ее нашел! – пролепетала я. – Я хотела в музей, а он… Только она еще не совсем покойник. Но может им стать в любую минуту… Ты бы приехал, Вов?

Ульянов издал протяжный рев и отключился.

– И чего орать? – пожала я плечами, уловив неприятные ощущения в области желудка. – Можно подумать, я их сама штампую!

– Надо найти свидетель, – вновь заговорил Доуэрти.

– Не надо, – отмахнулась я и уселась на ступеньки крыльца. – Сейчас опергруппа прибудет, пускай сами разбираются. А впрочем… Знаешь что? Ты иди в музей, может, и найдешь там каких свидетелей. А я пока тут посижу. Покараулю, Вовку подожду… О'кей?