Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс Страница 18

Телефон на тумбочке посреди коридора. После долгих гудков наконец включился автоответчик. Голос Луизы, говорящий на итальянском: чарующая напевность, восхитительная музыка звуков, — записывая сообщение, она слегка рисовалась, наверное, чтобы себя потешить. После сигнала объясняю, что произошло, и прошу, если есть возможность, помочь мне попасть завтра на процесс.

Потом я долго и безуспешно пытаюсь втолковать синьоре Мальдини, что жду звонка и надеюсь, что она пригласит меня отужинать вместе с ее мамашей. Усилия мои бесплодны, и в конце концов мы оба обреченно воздеваем руки к небу.

Моя первая затяжная прогулка по городу, с тех пор как я поправил здоровье. Иду куда глаза глядят. Делаю то, что хочется, и ничего больше. Останавливаюсь выпить пива, съедаю тарелку макарон с морским гребешком в каком-то ресторанчике, захожу в бар выпить чашку черного кофе у стойки, покупаю английскую газету и читаю, сидя на лавочке возле какой-то пьяцца, пока солнце клонится к закату. Два, три часа идиллического времяпрепровождения.

Наконец я возвращаюсь, синьора Мальдини смотрит телевизор. Рядом с ней на столе бокал вина, в пепельнице дымится сигарета. Я только открываю рот, чтобы спросить, не звонила ли Луиза, как она отрывается от экрана и говорит:

— Alessandro Mascagni la telefonato.

Прежде, беседуя с синьорой Мальдини, я никогда не мог определить по выражению ее лица, что она чувствует. А вот сейчас это совершенно ясно — подозрительность. Что я за птица, если мне звонит президент суда по убийствам? Старушка смотрит на меня враждебно, словно я занимаю позицию на другой стороне баррикад. Пытаюсь обезоружить ее улыбкой, но синьора лишь трясет головой, что-то бормоча под нос. Прохожу по коридору к телефону и набираю номер. Гудки звучат бесконечно, и я уже жду автоответчик, когда трубку берет сама Луиза. Судя по ее тону, она просто вне себя от радости, что я опоздал на самолет. Спрашиваю, удобно ли мне просить Алессандро об одолжении.

— Легче легкого. Ты ему нравишься, я же тебе говорила.

— Польщен, — отзываюсь я не без сарказма, слегка расстроившись, что не слышу в ее голосе ничего, кроме радушия.

— Подожди, — просит Луиза, — я сейчас его позову. Трубка на том конце провода со стуком легла на стол, и я услышал, как в отдалении звучит рояль. Потом он умолк, и через минуту трубку взял Алессандро:

— Приветствую, Джим. Очень рад, что вы в Неаполе.

— Это вы играли на рояле?

— А-а, — вздыхает он коротко. — Я понимаю это так: игра на рояле — моя страсть, тонизирующее средство, без которого истомленной душе не обойтись.

Нравится мне этот малый, думаю я. А Алессандро уже разъясняет, где и когда мы должны встретиться завтра утром. Суд проходит в Centro Derezionale, Исправительном центре. Я записываю, на какой трамвай сесть, где выйти и где ждать. Алессандро извиняется, что не сможет подвезти меня: машина казенная, и это не разрешается.

— Вы уверены, что все будет в порядке? — спрашиваю я, надеясь на дальнейшие заверения.

— Все в порядке. Я президент, — говорит, усмехаясь, Алессандро.

Потом трубку снова берет Луиза:

— Слушай, приходи завтра, посидим у нас вечерком.

Не уверен, стоит ли соглашаться: оказывается, мне уже по душе своеобразный уклад жизни в пансионе синьоры Мальдини, даже учитывая внезапное охлаждение наших с ней отношений.

— Мне надо поговорить с хозяйкой, — отвечаю я уклончиво.

— Но поужинать-то придешь? — спрашивает Луиза.

— А ты умеешь готовить?

— Я замужем за итальянцем, — вздыхает она с наигранной безысходностью.

— Тогда порядок.

— Знаешь, раз уж ты здесь, я тебя не отпущу…

Непонятно, то ли она просто любезничает, полностью уверенная в собственной супружеской верности, то ли ни с того ни с сего заигрывает со мной. Я молчу.

— Значит, завтра увидимся, — говорит Луиза. — Чао!

Возвращаюсь в проходную комнату и подсаживаюсь за стол к синьоре Мальдини. Та предлагает мне вина. Я соглашаюсь, и старушка торопится на кухню за бокалом.

Вино крепкое, неприятное на вкус. По телевизору идет фильм «Настоящее мужество», дублированный на итальянском. Например, за Джона Уэйна, по-моему, говорит неаполитанец. Голос низкий, грубоватый, с хрипотцой. Дублер Глена Кэмпбелла, в свою очередь, истерично захлебывается текстом. Девчушка, похожая на разбитного мальчугана, болтающая по-английски, выглядит лихо и вызывающе, итальянский дубляж делает ее женственной и привлекательной. Интересно, была ли синьора Мальдини в молодости красавицей? Скособоченный узел волос на голове отнюдь не намекает на утраченное обаяние. Мы улыбаемся друг другу: лицо синьоры хранит обескураживающее бесстрастное выражение. Когда фильм кончается, старушка хлопает в ладоши. Я встаю и со словами: «Buona notte…» — направляюсь к себе в комнату. Ага, исчезла газета. Странно, но я вдруг огорчился. Хотел сохранить ее как сувенир. Надо спросить у синьоры Мальдини, не осталась ли газета у нее. Старушка на кухне споласкивает бокалы.

— Giornale? [30]— говорю и киваю в сторону спальни.

На лице ее снова появляется осуждающее выражение. Бормоча что-то себе под нос, синьора ставит бокалы в сушку и проходит мимо меня. Склонившись над журнальным столиком возле телевизора, она берет газету, но не отдает ее мне, а скорее швыряет. Вид у нее оскорбленный, того и гляди, плюнет в меня. Как будет «извините», не знаю, потому говорю: «Mi scusi» — в надежде, что это умилостивит старушку. Та пожимает плечами и садится ко мне спиной. Смотрю на брошенную газету, страница с фотографией Сонино сложена пополам, под заголовком видны только его худощавое смазливое лицо да сложенные в виде пистолета пальцы. Поневоле прихожу к мысли, что синьора Мальдини, должно быть, имеет какое-то отношение к статье, если реагирует таким странным образом. Может, знала кого-то из жертв, вот и злится. Может, знакома с кем-то из самой банды? Может, она даже самого Il Pentito знает? В противном случае остается предположить, что у нее патологическая ненависть к старым газетам. Тут ничего не поймешь! Но как бы то ни было, газета мне снова понадобилась, я беру ее со стола и сую под мышку. Никакой реакции. Еще раз желаю спокойной ночи, но на этот раз внезапно наклоняюсь и запечатлеваю на лбу синьоры Мальдини поцелуй. Моя нежданная ласка застает врасплох нас обоих. Отступаю на шаг и произношу запинаясь, пожалуй, самую сложную фразу из всего, что я доселе говорил по-итальянски: — Molto grazie per… tutti… cosa. [31]

Ожидаю от нее обычного «prego», однако вместо этого старушка молитвенно складывает ладони и покачивает ими, строго глядя на меня. Понятия не имею, что она хочет сказать. Это может обозначать что угодно. От «Не надо меня благодарить, я делаю только то, что любая сделала бы на моем месте» до «Знала бы я, что вы приятель судьи Масканьи, так лучше дала бы вам умереть». Нет никакого смысла пытаться хитростью выведать у нее правду: для этого у синьоры слишком уж непроницаемое лицо — как у профессионального игрока в покер. Зато, возможно, я поступлю мудро, приняв приглашение Луизы и проведя последний вечер в Неаполе в семейном кругу Масканьи.