Убийство в масонской ложе - Мэри Лондон Страница 18

— Брат Вогэм, кажется… Правда, он решился на это по приказу, вот только не знаю, кто ему приказал.

— Может, Досточтимый Уинстон Дин? — предположил сэр Малькольм.

— Нет-нет! Дин, как раз наоборот, велел прекратить это неблаговидное деяние. Потому что сжигать передники нельзя.

— Итак, Вогэм отнял передник от огня и отнес его в комнату для размышлений… Скажите, а как Ливингстон надевал на себя этот передник?

— Ну… в общем, как самый обыкновенный передник… — пробормотал Хиклс.

— Это был не обыкновенный передник!

— Да-да. Он был очень длинный и широкий, из расшитого узорами атласа.

— И находился он в ярком полиэтиленовом пакете…

— Ну, раз уж вы и это знаете… Да, Джон достал его из какой-то полиэтиленовой сумки и потом, перед тем как перевоплотиться в убиенного Хирама, обвязал его вокруг пояса.

— Кто накинул передник ему на лицо? Насколько мне известно, это предусмотрено ритуалом…

— Не знаю. Потому что в это время я набивал трубку ликоподием…

— Господин Хиклс, прошу вас, давайте говорить серьезно. Если передник пытались сжечь уже потом, чем же тогда опалило Ливингстону брови?

— Мне понятно ваше недоумение, — сказал Хиклс. — Честно говоря, Джон всегда жег себе брови сам, была у него такая привычка, а потом подводил их черным карандашом.

— Объясните, как это так.

Предприниматель, похоже, смутился, но потом доверительно проговорил:

— Джон был гомосексуалистом. Ему не нравилась форма его бровей. И, чтобы не выщипывать, ведь это очень болезненно, он время от времени их жег.

— Но ведь госпожа Ливингстон такая красивая… — вставил старший инспектор.

— Элизабет, конечно, переживала по этому поводу, — объяснил Хиклс. — Ей хотелось ребенка. А Джона женщины совсем не интересовали. Она узнала об этом только после свадьбы.

— И все-таки она любила его по-настоящему, — заметил сэр Малькольм.

— Вне всякого сомнения! Джон был довольно привлекательный, умный, чуткий. И в дружбе очень честный. С женой он был безмерно нежен. Мы все много потеряли с его смертью.

— И однако же кто-то из вас его убил.

— А что, если яд попал на передник еще до того, как Джон взял его в Великой Ложе? — предположил Хиклс.

— Все может быть, — согласился сэр Малькольм. — Мы это проверим из принципа, но, увы, не стоит слишком обольщаться. Убийца находился в ложе, я уверен. Ну, а вам, господин Хиклс, простите за дерзость, уж коли Джон Ливингстон не желал воздавать должное своей супруге, вам самому никогда не хотелось занять его место?

Предприниматель усмехнулся и как будто без тени смущения ответил:

— Элизабет принадлежит к числу самых дорогих мне друзей, и не более того. Видите ли, я холостяк по призванию и хочу быть всегда свободным. А Элизабет, пожалуй, стала бы мне обузой. Я достаточно хорошо ее знаю: она слишком принципиальная и горячая. Нет, мне никогда не приходило в голову то, о чем вы подумали. К тому же я разъезжаю по всему белому свету, особенно часто бываю в Азии. Таким женщинам, как она, это не очень-то нравится.

— Однако ее муж делал то же самое! — заметил Форбс.

— У Джона и Элизабет со временем сформировалось прочное равновесие. И сохранялось оно благодаря их натурам, что в других семьях было бы просто невозможно. К примеру, с таким, как я, подобный союз продлился бы недолго. Да и стоит ли об этом говорить? Ведь между нами ничего не было.

— Давайте начистоту, — сказал наконец старший инспектор. — У госпожи Ливингстон был любовник?

— Я не вправе касаться личной жизни женщины, которую уважаю, — сухо ответил Хиклс.

— Еще один вопрос, — продолжал сэр Малькольм. — Зачем доктор Келли омыл Ливингстону лицо, раз вопреки его собственному утверждению на переднике не было никаких следов огня?

— Досточтимому Дину не хотелось, чтобы кто-то заметил следы от карандаша, которым Джон подводил себе брови. Он человек старомодный и не хотел, чтобы кто-то догадался о нравах нашего друга. Вот он и попросил брата Келли омыть Джону лицо, чтобы от его «красоты» не осталось и следа.

Форбс пометил у себя в блокноте: «Сложные нравы. Надо быть готовым ко всему».

— Господин Хиклс, вы станете следующим досточтимым ложи тридцать-четырнадцать? — спросил сэр Малькольм.

— Конечно, нет! Я понимаю, пришел мой черед, к тому же я принадлежу к высшим градусам, но у меня столько дел, что, боюсь, мне не хватит времени…

— Можно узнать, какие именно высшие градусы вы имеете в виду?

— Рыцаря Храма, Мальтийского рыцаря… Кроме того, у меня восьмой градус в Обществе английских розенкрейцеров… Возможно, все эти титулы кажутся вам устаревшими. Однако под ними кроется традиция. А я связан с нею накрепко.

— И все же вы человек современный, — заметил сэр Малькольм.

— Традиция и современность нередко прекрасно уживаются.

— Раз уж мы заговорили о традиции, — продолжал благородный сыщик, — не кажется ли вам странным устройство ложи тридцать-четырнадцать? Уж больно необычно у вас сочетаются офицерские должности. Кто-то принадлежит к «Уставу Усовершенствования», как привратник с покрывающим, другие, если я правильно понимаю, к континентальному шотландскому уставу, как, например, оратор. Считаете такое сочетание в порядке вещей?

— Ничуть! Эта идея, несколько, впрочем, сумбурная, принадлежит Досточтимому Дину, — ответил Хиклс. — Он считал, что такое смешанное сочетание лучше всего подходит к исследовательской ложе, как у нас.

— А вы сами как считали?

— У меня было другое мнение, но, простите, если у вас больше нет вопросов… Поймите, у меня много дел…

— Еще вопрос, последний, — сказал сэр Малькольм. — Расскажите вкратце о господине Джоне Кертни?

— Кертни? Чем же он вас заинтересовал? К тому же в тот вечер его не было в ложе!

— И, тем не менее, он нас интересует, — настаивал благородный сыщик. — Так кто же он такой, этот ваш Кертни?

— Ну хорошо, он международный торговый посредник и, кроме того, работает на нашу компанию.

— И потому постоянно разъезжает…

— Вот именно.

— Простите, но я что-то недопонимаю. Когда мы спрашивали о нем госпожу Ливингстон, она уверяла, что господин Кертни знаменитый пианист.

Энтони Хиклс не мог скрыть свое изумление. Помолчав какое-то время, он наконец овладел собой и проговорил:

— Пианист… Вот оно что, хотя не исключено, что такое имя носит еще и пианист… Если у него есть брат… Точно не знаю. Он, видите ли, всего лишь служащий. Я с ним едва знаком. В ложе бывает редко, и потом, он очень скрытный.

— Значит, — продолжал сэр Малькольм, — для вас он прежде всего торговый посредник.