Идеальный маньяк - Алексей Макеев Страница 17

– Ты… Ты что творишь? Ты… Ты же сломал ее, сломал! – захлебываясь, закричал журналист, потрясая камерой.

Притихшая толпа испуганно глазела сзади.

– Скажи спасибо, что я тебе нос не сломал, – невозмутимо проговорил Крячко, убирая пистолет.

Он уже понял, что и толпа, и подстегивавшие ее люди, включая незадачливого журналиста, деморализованы и ждать от них агрессии не придется. Посему пистолет уже был лишним.

– Я… Да я… Да ты знаешь, что тебе за это будет? – заорал журналист.

– Во-первых, ты мне не «тыкай», сынок, – грозно произнес Крячко. – Я тебя предупреждал, что я из МВД? Предупреждал! Я просил отойти и не мешать? Просил! А ты мне не внял. Поэтому слушай меня внимательно и запоминай: здесь сейчас проводились оперативно-розыскные мероприятия. Официально проводились, понял? А вы все… – Крячко обвел взглядом притихшую толпу, – своим вмешательством их сорвали. Подстрекаемые этим вот, – Крячко с презрительным видом кивнул в сторону журналиста, – доморощенным кинолюбителем! Он вас сбил с панталыку, и вы пытались совершить нападение на сотрудника правоохранительных органов. На полковника МВД! Такие вещи, если вам неизвестно, караются по закону.

И Крячко со значением умолк. Толпа безмолвствовала. Но на всякий случай подалась назад, как бы давая понять, что журналист сам по себе и они к нему никакого отношения не имеют, равно как и к его проблемам.

– Мы же не знали… Про мероприятия, – подал наконец голос один из мужчин – худощавый, лет тридцати, интеллигентного вида.

– А я вас предупреждал? – моментально обратился к нему Крячко.

Мужчина смущенно замолчал.

– Да мы только хотели узнать, когда это безобразие прекратится! – с чувством выкрикнула женщина средних лет – судя по голосу, та, что ратовала за единство российского народа.

– Какое безобразие?

– Как какое? Женщин убивают, калечат ни за что ни про что! Мы дочерей своих на улицу отпускать уже боимся!

– А кого это покалечили? – не отвечая на вопрос, спросил Крячко.

– Так вон у Василия Палыча внучку изуродовали, инвалидом сделали! – Женщина показала на высокого сухопарого старика, совершенно седого, опиравшегося на палку. Он держался поодаль. Крячко обратил внимание, что этот мужчина как раз вел себя наиболее тихо и спокойно – за все время он не произнес ни одного слова, только наблюдал за происходящим словно со стороны.

– Скажи же, Василий Палыч! – повернулась к нему женщина.

Старик едва заметно кивнул, но снова ничего не произнес.

– О том, что покалечили, заявление есть? – спросил у него Крячко.

Мужчина ничего не ответил, лишь постоял немного, а потом решительно пошел прочь, к выходу, крепко опираясь на свою палку при каждом шаге, и стук ее гулко разносился по асфальтированным дорожкам. И некоторое время после его ухода все стояли молча, опустив взгляды.

– Когда это случилось? – прервал тишину Крячко.

– Полгода назад, – выступила вперед все та же женщина, поправляя на голове беретку – снова начал накрапывать дождь. – Возвращалась с занятий, а ее кто-то подстерег. И – ножом в бок. А сам убежал. Думал, что насмерть, а она выжила. Ее прохожие обнаружили, «Скорую» вызвали. В больнице откачали, но с тех пор ноги у нее отказали. Так в инвалидной коляске теперь и передвигается. Говорят, нерв какой-то повредился…

– Изнасиловали? – спросил Крячко.

– Да вроде нет, – с сомнением в голосе сказала женщина. – Нам-то Василий Палыч, конечно, не докладывал. А Вика сама из дома не выходит. Василий Палыч иногда на коляске ее вывозит, по вечерам. Я-то в их подъезде живу, этажом ниже, поэтому и знаю. И главное, родителей у нее нет, – продолжала женщина. – Погибли а автокатастрофе, когда она еще маленькая была. Вот Василий Палыч ее один и воспитал. Он мне как-то признался, что раньше думал, мол, внучку вырастил, теперь и умирать не страшно. А оказалось – еще страшнее. Как она без него останется? А ведь ему уже под восемьдесят! Боится, что в интернат ее заберут.

Крячко думал о своем. О том, что нужны материалы по этому делу. А они должны остаться, если было заявление.

– Как его фамилия? – спросил он.

– Кожухов. Василий Павлович Кожухов. И Вика тоже Кожухова.

– А почему заявление забрали, не знаете? – спросил он.

Женщина развела руками:

– Василий Палыч сказал, что все равно никого не найдут. И здоровье Вике этим не вернешь. А допросами и протоколами только мучают, заставляют снова и снова все вспоминать.

– Конечно! – подал голос кто-то из толпы. – Зря только мурыжат. А преступника-то как не было, так и нет! А о раскрываемости рапортуют.

Крячко, сдвинув брови, посмотрел поверх голов собравшихся.

– Это кто там такой умный? – спросил он.

Из толпы бочком выдвинулся сухонький мужичок неопределенного возраста – можно дать и сорок лет, и шестьдесят. Глаза у него были неприятные, маленькие и злые. Он кашлянул и сказал:

– Я и говорю, что о стопроцентной раскрываемости у нас с экранов и страниц газет вещают каждый день. И по отчетам выходит все в порядке. А по статистике шестьдесят процентов преступлений остаются нераскрытыми! Откуда же они берутся, если докладывают, что все раскрыто?

– Вы кто будете? – негромко спросил Крячко.

– Жигалкин моя фамилия, – представился мужичок.

– Так вот, уважаемый гражданин Жигалкин. Вы тут только что поддакивали насчет правильности того, что потерпевшая забрала заявление – дескать, все равно никого не найдут. А как же найти при таком подходе? Когда потерпевшие сами не хотят сотрудничать с полицией? Как полиции работать, если потерпевшие не хотят лишний раз показания давать?

Он поднял руку, предотвращая готовое сорваться с уст Жигалкина возражение.

– Понятно, что придется напрячь память, вспомнить неприятные моменты! – жестко продолжал Крячко. – Это естественно. А вы думаете рассказ о том, как избивали и уродовали девчонку, нам уши греет? Так потому и спрашиваем в пятый, десятый, сотый раз одно и то же – в надежде, что наконец-то всплывет что-то, какая-то мелкая деталь, опираясь на которую можно будет распутать все преступление. А не потому, что полиции делать нечего, как только страшилки слушать. Страшилки я могу и дома по дивиди посмотреть, только они мне не нужны, у меня их на работе без кино хватает. А вы ахаете-охаете, мол, такие-сякие, мучают потерпевших, им и так плохо! А потом кричите: полиция, мол, никого найти не может, не работает! Вы тут российскую солидарность в пример приводите, так вот я вам скажу, что нигде так не распространено кликушество, как в России!

В этот момент в Крячко, видимо, возобладали украинские корни. Воспевать оду родственному народу он, правда, не стал ввиду неуместности момента, но по поводу русской ментальности проехался хорошо. И в завершение своей тирады произнес: