В тихом омуте - Виктория Платова Страница 17

На кухне послышался звон посуды – на пол летели чашки,тарелки; потом грохнулось что-то тяжелое, конечно – керамический чайник, ценнаявещь, которую Венька притащила из антикварного; огромные экзотические птицы скитайскими раскосыми глазами, растрескавшимися от времени… Что же ты делаешь,гад?!

– Иди сюда! – истерически заорал Нимотси. – Иди сюда,помоги мне…

…Он сидел посреди кухни, прямо на осколках битого стекла, изего рюкзака было вывалено все содержимое: потрепанный блокнот, видеокассеты,какие-то проспекты и карты, сломанная ручка, огрызок карандаша, пригоршнятаблеток, мелкие чужие монеты, которых я никогда не видела раньше; шлеей от рюкзакаон перетянул себе ногу – так же, как вчера вечером, на лестнице.

– Ч-черт, не могу попасть! Не могу попасть, матьтвою!.. – Он беспомощно тыкал шприц в ногу. Я с ужасом смотрела на него.

– Что глаза вылупила? – злобно спросил Нимотси. –Помоги лучше, ничего не получается – видишь?!

– Что нужно делать? – Я вдруг удивилась своемуспокойному голосу, который отрезвляюще подействовал даже на Нимотси.

– Я зажму, а ты найди вену. Вколешь.

– Никогда этого не делала.

– Не труднее, чем в задницу. Давай…

Он стянул шлею еще туже – но это было бесполезно, вены неподавали признаков жизни, не хотели всплывать на поверхность: только бледная,покрытая редкими волосками кожа.

Нимотси сжал зубы и закрыл глаза.

– Ну?!

– Я не могу… Не могу найти.

– Давай! – Костяшки его пальцев побелели от напряжения,и, когда тонкий кожаный ремень надломился и треснул, я увидела одну –тоненькую, нежно-голубую, смирно стоящую – как рыба под толщей льда.

Игла легко прошила кожу, и я выпустила в тело Нимотсисодержимое шприца.

Он откинулся на пол – тонким позвоночником на стекло, –вытянул руки и затих.

Я несколько минут бесполезно просидела рядом с ним, а потомначала собирать стекла.

– Мы найдем тебе нарколога. Хорошего…

– Мы? Кто это – “мы”? Наша затворница обросла сестрамиво Христе?

"Сестрами” – как в воду глядишь, Нимотси, даром чтозаконченный наркоман”.

– Неважно. Все равно надо что-то делать, иначе кто тебябудет колоть без меня?

– А я уже не буду без тебя, – его голос прозвучалстранно весело.

– А если мы их больше не найдем, твои вены?

– Война – фигня, главное – маневры… Буду колоть себя вяйца, как на зоне.

– Ты и это знаешь?

– Я теперь все знаю.

Я подняла с пола черепок – с черепка на меня смотрелгрустный раскосый глаз птицы.

– Ты разбил мой любимый чайник. Никакого ответа.

– Вдребезги разбил, а я на него загадала.

– Ты очень удивишься, но, кажется, я разбил все насвете и твою лягушачью жизненку тоже. Я приехал за тобой. Нам нужно сваливатьотсюда.

– Куда?

– Куда-куда… В жопу труда! Ты разве не поняла, что ясказал тебе? Все это было правдой. Там, где я работал, убивали людейпо-настоящему!

– Не хочу слушать твой бред! – Я закрыла уши, но это непомогло: его тихий голос все равно просачивался в меня.

– Тихое такое местечко, пригород Афин, шикарный вид,частные владения – хрен сунешься, охрана по периметру, бассейн с подогревом…Рожи только наши, восточноевропейские, ты же знаешь, как это делается:“Набираем девушек для работы официантками в лучших барах Европы”, все лучше,чем сидеть без зарплаты и за копейки члены сосать желающим… Лучше, конечно,через Польшу, у них это дело хорошо поставлено. Набирает такое липовоеагентство грудастых жопастых малоимущих бабенок и гонит все поголовье черезграницу по сомнительным ксивам. Сейчас такой бардак… Две югославки были классные,просто ништяк, но наша Юленька все равно лучше… Меня когда Володька Туманов сэтими людьми сводил – говорил, просто обыкновенная порнуха… Здорово былупакован.

Вечный студент Володька Туманов был однокурсником Нимотси,потешным альфонсом при зажиточных девушках из хороших московских семей. Он безконца брал академки, тусовался в каких-то клубах и модных московских журналах,сам завел журнал, погоревший через три месяца по причине вялого невкусногоэротизма. А теперь, оказывается, стал одним из действующих лиц в жизни Нимотси.

– Никакое не действующее лицо, кондом рваный, шестерка,гад! – бесцветным голосом сказал Нимотси. – Я сам, сам виноват… Не нужно былоподписываться” не нужно было тебя втягивать… Но я не знал… Я не знал, я думал –подванивающая работенка, так, разовый вариант, чтобы хоть чуть-чутьприподняться, тоже кино, хоть и отвратное… Я скучал по кино. Господи, как яскучал по кино… Я не знал, что так получится. А когда узнал – поздно было,охрана по периметру.

Я молча собирала осколки и черепки; чтобы вынуть их из-подНимотси, я осторожно перевернула его – он ткнулся лицом в пол.

– Мы отсняли только три фильма, по часу. Четвертый незакончили. Но трупов было море, и героину – тоже. Там все было для съемочнойгруппы… И волчары, которые актерскую скотину забивали, и кока, и морфий, таминаче нельзя было выжить, либо в дурку, либо в петлю. Мужиков не убивали,только детей и девушек, про мужиков еще должны были снять – специальную серию,педрильскую… Один парень, просто мясник, так резал – зашибись, даже на камерубрызги попадали… Из Львова, кажется, – плевал он на героин, на вонючей ханкесидел, а потом и на это плюнул: кровь – самый крутой наркотик, его слова… Таквот – он говорил, что все это – для всяких высокопоставленных херов ибогатеньких извращенцев и распространяется по Европе чуть ли не сдипломатической почтой. Ч-черт, я думал.., пока еще думать мог, пока еще мозгив астрале не оставил, – что они хотели это на широкую ногу поставить. Какой-тонаш суперовый хер, русский, между прочим, за этой идеей стоял. Тебе-то самойнравится идейка, а? – вдруг хихикнул Нимотси.

– Разве что в качестве сюжета. Ты попал. Больноевоображение теперь в цене. – Мне надоело слушать его бредни.

– В качестве правды, – он забросил руку мне на шею,больно притянул к себе, – ты до сих пор не поняла, что это правда?

Я устала, мне не хотелось спорить.

– Хорошо, я поняла. Это – правда. Идем, я тебя вкровать уложу.

– А мне и здесь хорошо. Наш оператор еще на первойкартине повесился, слабачком оказался. А я вот – ничего себе. Ты можешь мнойгордиться. Потом они финна какого-то привезли, флегму долбаную – пис-сала,как-кала, пук-кала, вирвала, на х-хер! – он доснимал. Нас близко к актерам неподпускали, только его, он все тела проверял, чтобы масло хорошо лежало, чтобыкрасиво смотрелось, очень профессионально… А нас не подпускали, мы никого немогли предупредить и сказать ничего не могли. – Нимотси привычно заплакал, итихие слезы вдруг страшно исказили его лицо, мгновенно постаревшее на десятьлет. – Но я его спас. Спас этого мальчика… А даже если бы и смогли сказать –все равно никого бы не выпустили.