Бабочка на огне - Елена Аверьянова Страница 16

— Куда хоть поедем-то? — недовольно спросила певица продюсера.

— Я ж тебе показывал уже, — Сашок положил перед Груней список городов, которые следовало «прочесать».

— Ой, — скорчила гримасу певица, читая вслух. — Глухомань какая. Вологда, Архангельск, Тверь, Ростов, Любимск… В Любимск не поеду, — сказала она странно изменившимся голосом.

— Поедешь, — приказал продюсер. — Билеты уже проданы. Платить неустойку за срыв гастролей нечем.

— Ты не понимаешь, что делаешь, — с застывшим взглядом ответила Груня.

— Это ты не понимаешь, куда мы катимся, — не остался в долгу Сашок. — Эти гастроли — наша последняя надежда, шанс на спасение. Я и их-то с такими сложностями выбил, что не дай бог тебе когда-нибудь в это окунуться. Да что тебе объяснять. Не поймешь ведь. Привыкла на всем готовеньком жить.

— Почему ты раньше не показал мне список? — спросила Груня, понимая, что «поезд ушел» и ехать все равно придется.

— Я показывал.

— Значит, я была пьяная, значит, я была невменяемая, значит, была никакая, — закричала певица, вцепившись продюсеру в передник.

Когда взрыв ярости прошел, она ткнулась в живот любовнику головой и тихо сказала:

— Саша, если ты меня любишь, сделай так, чтобы я не попала в Любимск. Я поеду куда угодно — в стойбище оленеводов, в любую горячую точку, только не в Любимск.

— Не дури, Анна, — ответил продюсер и легонько оттолкнул певицу. — Кончай ломать комедию.

Сняв передник, Сашок ушел сначала с кухни, а потом собрался и вовсе вышел из квартиры — подышать свободно.

Груня Лемур, она же Аня Григорьева, осталась одна, если не принимать во внимание мыслей о прошлом. Они, как тени от листьев большого дерева за окном, мелькали по ее лицу пятнами.

По паспорту Анна Владимировна Григорьева давно считалась москвичкой. В свое время ей стоило это недорого. Тысяча баксов в руки паспортистки, которую к тому же вскоре за взятки уволили с работы, и местом рождения певицы Груни Лемур — восходящей звезды эстрады — стала столица нашей Родины.

— Деревянный домик, в котором я родилась, давно снесли, — со вздохом рассказывала внимательным интервьюерам набирающая высоту певица. — Соседи разъехались. Остались одни воспоминания.

Уличить во лжи Груню Лемур никто уж не мог, да и не хотел — девушка была красивой, обаятельной, и молодым журналистам обижать ее недоверием не хотелось. К тому же для них и для публики, интересующейся певицей, занявшей первое место в первом хит-параде всероссийского радио, происхождение Груни не имело значения. В отличие от самой певицы. Имея столичные корни, она чувствовала себя увереннее, потому что никто не мог ей сказать, что она со свиным рылом в калашный ряд залезла. Никто и никогда не говорил ей этого, кроме ее же комплекса провинциалки. Посмотрев в паспорт, в котором местом рождения теперь значилась Москва, Груня почувствовала, что и комплекс замолчал.

Сегодня комплекс проснулся снова, поднял свою большую, чахлую, как у завядшего пиона, голову, обозвал Груню дурой, и ей пришлось с ним согласиться. Действительно, разве умный человек наворотил бы в юности такого, что сделала в Любимске она — Аня Григорьева, выпускница школы, лучшая подруга своей лучшей подруги.

Воспоминания того, нехорошего, дня пришли к ней не в порядке очередности, а наоборот — от конца к началу. Так и доброму другу, близкому родственнику, приятному человеку мы сообщаем сначала хорошую новость, а потом уж — плохую, чтобы шока от второй, плохой, благодаря первой, хорошей, не было; удар, но не сильный.

То, что она сделала тогда, являлось простым, свершившимся фактом. Почему этот факт стал частью ее биографии, ей, и сегодняшней — повзрослевшей и успешной, не объяснить было. Умопомрачение, да и только. Хотя чувствовала она себя здоровой — когда коляску-то с чужим ребенком взяла да и покатила куда-то по улицам Любимска, подальше и прочь от места, на котором розовая коляска стояла. Вот она привезла коляску к незнакомому дому, вот оставила ее у подъезда. Вот — раньше, гуляет с коляской и спящим в ней ребенком в розовом одеяльце, не скрываясь. Вот случайно заметила коляску у дома подруги, взялась за ручку. Вопрос «Зачем?» преследует ее всю жизнь.

Есть, есть в памяти каждого человека минуты, за которые он, сам перед собой, испытывает не просто легкий краснощекий стыд, но чувствует камешек в сердце. То сотая часть души омертвела от сделанного. Глубокое, искреннее раскаяние не расшевелит камешек, не выбросит его из тебя, живительная влага прощения не займет вмятину на сердце. Но, если иногда ты будешь вспоминать о негоже сделанном, признавая, что поступил не постыдно, а грешно, камешек не будет расти, не превратится в камень, который со временем заменит тебе душу, раздавит сердце — врачи-материалисты признают инфаркт.

«Любите, люди, друг друга» — так назывался первый хит Груни Лемур, принесший ей двадцать лет назад всенародную славу. До хита был Любимск, школа, подруга, первая любовь по имени Андрей.

Груне захотелось встать, подойти к большому, размером со стену, зеркалу, посмотреться в него, чтобы увидеть не стройную фигуру, как у двадцатилетней, не гладкие ноги с круглыми коленками, не стильные, длинные волосы (без набора этих составляющих певице сегодня никак нельзя), а свое лицо — без макияжа, без обычно приятного для окружающих выражения глаз, скул, рта, бровей.

Она не пошла. Испугавшись, что вместо Груни Лемур разглядит в зеркальном пространстве Аню Григорьеву, из-за спины которой выглянут двое, нет, трое пострадавших от ее необдуманного поступка людей, убедила себя, что в уютном кресле в углу кухни ей будет удобнее вспоминать, раскаиваться и страдать.

— Да-да, страдать, — сказала себе, плите «Индезит» и обалденно дорогому кухонному гарнитуру — под цвет плитки и обоев — Груня. — А что вы думаете? И я — человек, а потом уж — известная певица.

Про человека она сказала с таким вызовом, что даже гарнитур, вдохни в него душу, догадался бы: это — неправда. И Груня поняла, что соврала неубедительно, засомневалась в себе, решила заплакать. Слезы подвели ее — не покатились из глаз большими, мутными горошинами, не очистили сердце от скверны.

Члены ее затекли. Ей, энергичной и любящей жизнь, захотелось двигаться. Признав, что в свое время она поступила плохо, Груня прекратила ломать комедию. А что? Ей так Сашок велел. Он — начальник, ему виднее.

Дом Златы Басмановой Катюше понравился. Он был построен человеком, которому нравилось выражение «родовое гнездо». И, хотя двухэтажный коттедж из прочного, огнеупорного, красного кирпича внешне мало чем напоминал сельский дом в английской деревне, Катюше сразу же пришло на ум именно это сравнение. Дух тайны витал над домом.

Катюша обрадовалась, что нашла точное объяснение неожиданному сравнению, хотя поначалу, в первую секунду ее вторжения на чужую территорию, ей показалось, что дело здесь исключительно в чувстве защищенности, надежности, исходившей от дома, и места его расположения, приветливости по отношению к своим, их желанности и долгожданности. Образно говоря, дом, построенный Артемом Басмановым, и был похож на него — мудрого мужчину в возрасте. Но нет, не только это: дух тайны витал над поместьем.