Траектория чуда - Аркадий Гендер Страница 15

Тут отец замолчал, куря неизвестно уже какую по счету папиросу. Эльмира слушала отца, не перебивая… Она понимала, что отец говорит ей что-то ужасно важное для него и боялась даже дышать. Но, воспользовавшись паузой, спросила:

— Папа, а о каком соколе говорила та женщина?

Отец посмотрел на нее, затушил сигарету, и молча стянул через голову рубашку. Он повернулся к дочери спиной, и Эльмира увидела у него между лопаток, прямо посередине спину, расплывчатую и смазанную татуировку, в которой с трудом, но можно было угадать птицу, — да, наверное, сокола, держащего в вытянутой вперед лапе пучок стрел.

— У этой женщины на спине была такая же. — сказал отец, снова натягивая рубашку. — Я видел, она показала мне тогда.

Отец опять надолго замолчал. А потом рассказал, что его, скорее всего, скоро арестуют. Он сказал, что если это произойдет, она и Аркашка должны верить, что он никакой не враг народа. Девочка верила, но ей хотелось плакать. Еще отец казал, что может быть когда-нибудь, когда Эльмира вырастет, ей удастся найти эту женщину и узнать у нее, какая их, Неказуевых, настоящая фамилия и, вообще, кто они. Правда, сказал отец, в нашей стране это неважно и, может быть, даже опасно. "Но, может быть, что-то изменится", — добавил с надеждой он. А еще он хотел бы, чтобы у дочери на спине была бы такая же татуировка, как у него. Иначе как Эльмира докажет, что она родственница той женщины, даже если найдет ее? Девочке было страшно, но она согласилась. Отец хотел, чтобы дочь выпила для обезболивания полстакана водки, но девочка не смогла. Так и пришлось рисовать по живому. Он накалывал на спине девочки кожу по абрису рисунка иголкой, потом прорезал между проколами скальпелем. Потом мягкой кистью закрашивал разрезы тушью. Чтобы кровь не вымыла краску из ранок, красил кистью снова и снова и опять надрезал. Вся большая тряпка была красной от крови и черной от туши. Было очень больно, все лицо Эльмиры было залито слезами, но она не проронила ни звука. Отец закончил только под утро. Татуировка, сделанная неопытной рукой, получилась так себе, но на оригинал была похожа. А через месяц отца взяли.

Долгие годы этот разговор с отцом, эта ночь боли лежала где-то очень глубоко в тайниках сознания Эльмиры Неказуевой. Только в начале семидесятых она в практической плоскости вспомнила его, и то потому, что занялась копанием в первоисточниках в поисках линии родства покойного мужа с великим композитором. Поскольку она очень быстро абсолютно установила, что муж был отпрыском совершенно другой ветви довольно старого рода Чайковских, нежели его великий однофамилец, ей, чтобы не бросать понравившееся занятие, пришлось плавно перейти к раскопкам истории со своим собственным родством. Весь день она вдалбливала в голову непослушных учеников английские неправильные глаголы и испанские падежи, а после работы летела в библиотеки и, если повезет, в немногочисленные открытые архивы и сидела там до ночи. Три года упорных поисков были вознаграждены. Тетка Эльмира практически точно установила, что сокол, держащий стрелы — это часть родового герба одной из ветвей князей Нарышкиных. Последний в этой ветви князь Нарышкин — Георгий, умер при невыясненных обстоятельствах в своем имении в Воронежской губернии в 1918 году. У князя была, судя по документам, то ли племянница, то ли свояченица по имени Ольга, судьбу которой проследить не удалось. Вполне возможно, что это и была та самая молодая женщина, про которую рассказывал ей отец? Но кто тогда сам он, ее отец? У князя Нарышкина официальных детей и наследников не было, и даже женат он не был. Правда, один раз встретилось невнятное упоминание в письме одного поместного дворянина из тех же краев, что, дескать, сосед его, старый князь Нарышкин, совсем умом тронулся, взял, да и женился на старости лет на цыганке, и вроде как она, цыганка эта, от него, старика, понесла. Письмо датировалось осенью 1913 года. Стало быть, рожать цыганке этой было в году 1914-м, возможно, летом, как раз к началу Первой Мировой. С возрастом Всеволода Неказуева плюс — минус год с поправкой на отсутствие метрик сходится. Стало быть, Нарышкины мы?

К этому моменту тетка Эльмира по своим взглядам давно уже была убежденной антисоветчицей. Андеграундный кружок, куда ввел ее в свое время покойный супруг, стал по сути клубом московских диссидентов. И тут начались репрессии. Кого-то выслали, а кого и посадили. Тетка Эльмира опять попала в поле зрения органов. Ее вызвали в КГБ и сказали, что с такими элементами, как моя тетушка, разговор может быть коротким. Напомнили, как десять лет назад она маялась по Москве в поисках работы. Спросили, хочет ли она еще такой жизни? Тетка не хотела. Она испугалась, бросила все поиски и затаилась, кроме всего боясь на самом деле навредить еще и военной карьере брата, моего отца.

Но грянула перестройка, потом почил в бозе союз нерушимый, казалось, не при делах стал всесильный Комитет, и тетушка отмерла. К тому же искать и находить свои дворянские и купеческие корни стало модно Отец к тому времени уже год, как погиб в автомобильной катастрофе. Тогда в первый раз тетка Эльмира обратила свои генеалогические надежды на меня, и подробно рассказала мне историю с самого начала. Мне сама по себе идея, что я наследник знатного рода, показалась в высшей степени невероятной, но в соответствии с веяниями эпохи, аллергии и отторжения не вызвала. Но когда я вполне серьезно пересказал тетушкину информацию Галине, ее сарказму не было предела. Мы разве что не поругались. С тех пор наше с теткой «дворянство» стало для Галины темой нескончаемых шуточек и насмешечек. Это еще больше сблизило меня с тетушкой на почве ее изысканий.

И вот сейчас — не знаю, что именно — то ли ее убежденный тон, то ли это старомодное «мильёнов», но все это вместе произвело на меня настолько сильное впечатление, что я твердо пообещал, что поеду. А чтобы сжечь за собою мосты, сам предложил заехать за теткой в четверть третьего в ее Зюзино, чтобы дальше двигаться в юридическую фирму вместе. Тетушка Эльмира любезно распрощалась со мной, видимо, вполне довольная племянником. Черт, даже если это наследство оказалось бы несколькими миллионами рублей, это было бы ой как неплохо. Кажется, смысл поехать был.

Но теперь появилась другая проблема, и в течение последних слов нашего с теткой разговора эта проблема в лице моей жены Галины стояла в дверях, и смотрела на меня взглядом, не предвещавшем ничего доброго.

— Я так понимаю, мы никуда не едем? — точно так же, как и вчера вечером, с места в карьер понесла моя супруга. Ни с добрым утром, дорогой, ни как спалось тебе, милый.

— Послушай, Гал, но ведь тетка, похоже, что-то там нарыла серьезное, с извиняющейся физиономией начал я попытку укротить зверя, пока он еще не взбесился. — Если хоть десять процентов того, что она говорит, правда, то мы станем богатыми людьми!

Для вящей убедительности я развел в стороны руки и растянул рот в улыбке. Черт, зубы бы хоть почистить. Но Галина — не руки, ее так легко не разведешь.

— Ни одного, ни одного процента нет в бреднях твоей ополоумевшей тетки! — взревела моя благоверная.

Сцена, последовавшая за этим, была тягостной. Собственно, это был один большой, коронный, бенефисный, я бы сказал, монолог Галины Алексеевны Неказуевой, в девичестве Мироновой. Вчерашняя пятиминутка казалась легким вступлением к собственно основному произведению. В течение примерно сорока минут Галина металась по квартире и рассказывала, что она думает обо мне, о тетке Эльмире, о нашем, как она выразилась, "с понтом" дворянстве, о теткиных поисках и о нашем наследстве. Она так и сказала: "вашем наследстве". Я заикнулся было, что по праву моей жены она имеет право на половину этого наследства, но только еще больше распалил ее. По ходу повествования досталось и моим товарищам и компаньонам, и их женам, и моим друзьям детства. Такого полного, всеобъемлющего анализа всего отрицательного и мерзкого, что сосредоточено во мне самом, в моих родственниках и вообще во всем моем окружении, я никогда еще не слышал. В коротких перерывах в своем выступлении Галина подняла хнычущую Юльку, умыла ее и умылась сама, приготовила завтрак — только себе и ей — они поели, жена одела дочку и оделась сама. Она явно собиралась ехать с Юлькой и немалым количеством шмоток и провизии не дачу без меня своим ходом! Моя робкая попытка предложить отвезти их на машине, а потом вернуться в Москву на встречу была подвергнута мгновенной и яростной обструкции: