Любовник смерти - Борис Акунин Страница 15

И тут Сенька сам себя удивил. Завизжал ещёгромче Килькиного — и Ёшке на спину. Повис насмерть, да зубами вгрызся в ухо —во рту засолонело.

Ёшка вертится, хочет пацана скинуть, а никак.Сенька мычит, зубами ухо рвёт.

Долго, конечно, не продержался бы, но здесьОчко с земли трость подхватил, тряхнул ею, и деревяшка в сторону отлетела, а вруке у валета блеснуло длинное, стальное.

Скакнул Очко к Ёшке, одну ногу согнул, другуювытянул, как пружина распрямился и сам весь сделался длинный, будтовытянувшаяся змеюка. Достал Ёшку своей железякой прямо в сердце, и тот сразуруками махать перестал, повалился, подмяв Сеньку. Тот выбрался из-под упавшего,стал глядеть, чего дальше будет.

Успел увидеть, как Князь, вырвавшись изДубининых лап, с разбегу Маньке лбом в подбородок въехал — бабища на зад села,посидела немножко и запрокинулась. А Князь уже Упырю в глотку вцепился,покатились с утоптанной тропинки в траву и там бешено закачались сухие стебли.

Дубина хотел своему королю на выручкукинуться, но Очко к нему сзади подлетел: левая рука за спину заложена, в правойаршинное перо — вжик, вжик по воздуху. И со стали капли красные капают.

— Не уходи, — приговаривает, —побудь со мною. Я так давно тебя люблю. Тебя я лаской огневою и утолю, иутомлю.

Этот стих Сенька знал — он из песни одной,жалостной.

Дубина повернулся к Очку, глазами захлопал,попятился. Клюв — тот пошустрее был, сразу в сторонку отбежал. А Князь с Упырёмобратно на плешку выкатились, только теперь уже видно было, чей верх. Князьвражину подломил, за харю пятернёй ухватил и давай башкой об землю колотить.

Тот хрипит:

— Будет, будет. Твоя взяла! Сявка я!

Это слово такое, особенное. Кто на стыке просебя так сказал, того больше бить нельзя. Закон не велит.

Князь для порядка ему ещё вдарил пару разкулаком, или, может, не пару, а больше — Скорик не досмотрел. Он сидел накорточках возле Кильки и глядел, как у того из чёрной дыры на виске вытекаетбагровая жижа. Килька вовсе мёртвый был — проломил ему Ёшка голову своейдрыной.

* * *

Потом целых четыре дня “деды” решали, считатьли такой стык козырным. Постановили: не считать. Упырь, конечно,сбеспардонничал, но и у Князя негладко: валет с железом пришёл, опять же двоепацанов в схроне сидели. Негож пока Князь в тузы, такой был приговор. ПускайМосква пока без воровского царя поживёт.

Князь злой ходил, пил без продыху, грозилсяУпыря под землю укатать. Того не видно было, отлёживался где-то после Князеваугощения.

Шуму, звону, разговоров о лужниковском стыкебыло на всю Хитровку.

Для Сеньки Скорика настали, можно сказать,золотые денёчки.

Он теперь при Князе шестёркой состоял, какесть на полном законном положении. От колоды за доблесть было ему знатноедовольствие и полное уважение, а уж про пацанов хитровских и говорить нечего.

Сенька туда раза по три на дню заглядывал,будто бы по важной секретной надобности, а на самом деле просто покрасоваться.Вся Килькина одёжа к нему перешла: и портки английского сукна, со складочкой, исапожки хром, и тужурочка-буланже, и капитанка с лаковым козырьком, исеребряные часы на цепке с серебряной же черепушкой. Пацаны со всей округисбегались с героем поручкаться или хоть издали поглазеть, послушать, чегорасскажет.

Проха, который раньше уму-разуму учил и носперед Сенькой драл, теперь в глаза заглядывал и тихонько, чтоб другие неслыхали, просил пристроить его куда-нибудь шестёркой, пускай в самую лядащуюколоду. Скорик слушал снисходительно, обещал подумать.

Эх, хорошо было.

Деньжонок в карманах пока, правда, не завелось— но это, надо думать, до первого фарта.

А скоро подоспело и оно, настоящее фартовоедело.