Крутая парочка - Тэми Хоуг Страница 15

Ковач вернулся в гостиную — к телевизору и пустому аквариуму. Должно быть, Железный Майк сейчас сидит в своем массажном кресле перед экраном, один во всем мире. У него не осталось ничего, кроме горьких воспоминаний и несбывшихся надежд. И мертвого сына.

Для Ковача убежищем всегда была работа. Там он знал, что делать и чего ожидать. Без полицейского значка он не стоил бы и ломаного гроша.

Ковач любил свою работу, если только в нее не вмешивалась политика. И он был хорошим копом — без дешевого блеска в стиле Эйса Уайетта, которому непременно нужно было мелькать в газетных заголовках и выпячивать челюсть перед камерами.

— Всегда занимайся только тем, что ты умеешь делать, — пробормотал Ковач.

Выключив телевизор, он взял куртку и вышел.

* * *

Том Пирс жил в кирпичном двухквартирном доме, расположенном чересчур близко от шоссе на Лоури-Хилл. Неподалеку проживала богемная публика с достаточным количеством денег, чтобы приобретать приличные куски земли и ремонтировать старые здания. Но этот район был разбит на маленькие участки много лет назад, когда расширяли основные магистрали Хен-непина и Линдейла. Он так и остался каким-то фрагментарным — не только в физическом, но и в психологическом смысле.

Соседи Тома Пирса не устраивали рождественской иллюминации, истощая энергетические ресурсы штата. Везде ощущались вкус и умеренность: одна гирлянда здесь, другая там. Но как бы Ковач ни ненавидел собственных соседей, здешняя публика нравилась ему еще меньше. Казалось, обитателей этой улицы не связывает абсолютно ничего — даже вражда.

Ковач сидел в своей машине, которую припарковал на противоположной стороне, наблюдая за домом Пирса. Он думал о том, что едва ли Энди Фэллон оставил бы свою дверь незапертой. О том, что Том Пирс, по-видимому, знает о своем приятеле куда больше, чем говорит.

Люди лгали копам во все времена — не только преступники, но и абсолютно невинные. Матери грудных младенцев, бабушки с подсиненными волосами, мальчишки, торгующие газетами… Казалось, это запрограммировано в генетическом коде каждого.

Ковач не сомневался, что Том Пирс тоже лгал. Главное — выяснить, имеет ли его ложь отношение к смерти Энди Фэллона.

Вынув из-под пассажирского сиденья пачку сигарет, Ковач поднес ее к носу, понюхал, потом спрятал на прежнее место и вышел из машины.

Пирс открыл дверь, благоухая отличным скотчем, словно одеколоном. На нем были тренировочные штаны и хоккейная фуфайка, во рту торчала сигарета. За прошедшие несколько часов он приобрел внешность человека, давно сражающегося со смертельной болезнью — глаза были красными, лицо приобрело пепельный оттенок.

— Смотрите-ка! — Пирс вынул изо рта сигарету и усмехнулся. — Санта-Клаус! На сей раз вы захватили резиновую дубинку? Ну что ж, сегодня я уже обнаружил лучшего друга мертвым, подрался с копом и подвергся запугиваниям тупоголового детектива. Очевидно, этого мало. В таком случае, не возражаю против небольшой пытки.

— Этот день и для меня был не слишком приятным, — отозвался Ковач. — Мне пришлось сообщить человеку, которого я всегда уважал, что его сын, возможно, покончил с собой.

— И он вас выслушал?

— Кто?

— Майк Фэллон. Он слушал, когда вы рассказывали ему об Энди?

Ковач приподнял брови:

— У него не было выбора.

Пирс уставился на темную улицу, словно надеясь, что Энди Фэллон материализуется из мрака. Но реальность оказалась сильнее.

— Мне нужно выпить, — заявил он, выбросил окурок за дверь, повернулся и зашагал по холлу.

Ковач последовал за ним, оглядываясь вокруг. Хотя он ничего не смыслил в обстановке, но понимал, что дубовая мебель в стиле ретро стоит немало. Стены были увешаны претенциозными фотографиями в белых паспарту и тонких черных рамках.

Они прошли в кабинет с темными стенами и массивными кожаными креслами цвета перчаток для крикета. Пирс подошел к бару в углу и наполнил стакан из бутылки “Макаллана” ценой в пятьдесят долларов. Ковач знал стоимость, так как однажды внес свою долю на покупку такой бутылки в подарок покидающему отдел лейтенанту. За выпивку для себя он никогда в жизни не платил больше двадцатки.

— Я говорил с братом Энди Фэллона. Оказывается, Энди приезжал к нему около месяца назад и рассказал, что он гей и что уже поведал об этом отцу. — Ковач прислонился к бару, глядя, как нахмурившийся Пирс вытирает со стола воображаемое пятно. — Думаю, старик воспринял это без особого восторга.

— А чего еще следовало ожидать? Зачем нужно было ему об этом рассказывать? — В голосе Пирса послышались нотки горечи. — “Папа, я тот же самый сын, которым ты гордился, — просто мне нравится трахаться с мужиками”? — Он залпом выпил скотч, словно это был апельсиновый сок. — Пускай бы старик видел то, что хотел видеть. Все были бы довольны.

— А как давно вы знали, что Энди — гей?

— Понятия не имею. Я не отмечал эту дату в календаре.

— Месяц? Год? Десять лет?

— Какое это имеет значение? — раздраженно осведомился Пирс.

— Он скрывал это только от своей семьи? Остальные знали — друзья, сослуживцы?

— Энди ведь не был пассивным гомосексуалистом. Его сексуальная жизнь никого не касалась. В колледже мы жили в одной комнате, так что ему ничего не оставалось, как рассказать мне обо всем. Меня это не шокировало. Мне же лучше — больше курочек достанется.

— Почему же он теперь рассказал отцу и брату? Люди так просто не выкладывают подобные секреты. Что-то их к этому побуждает.

— В ваших вопросах есть какой-то смысл? Если нет, я лучше посижу тут один и напьюсь до бесчувствия.

— Вы не производите впечатления человека, который хочет сидеть и напиваться, — заметил Ковач. Отойдя от бара, он облокотился на спинку одного из кресел. Кожа пахла крикетными перчатками. Возможно, это увеличивало стоимость.

Пирс застыл под взглядом Ковача. Люди умеют лгать и языком своего тела — правда, они делают это куда менее успешно, чем обычным языком.

— Ваш друг решился на смелый шаг, — продолжал Ковач, — и приложился мордой об стол — по крайней мере, в случае с отцом. Это могло подтолкнуть к самоубийству такого человека, как Энди, — который любит своего отца и стремится не разочаровывать его.

— Чепуха!

— Энди написал на зеркале слово “жаль”. О чем ему было сожалеть, если он просто решил позабавиться?

— Не знаю. Но он бы не стал себя убивать.

— Тогда, возможно, это слово написал не Энди, — предположил Ковач. — Может быть, он забавлялся таким образом со своим дружком, произошел несчастный случай, дружок испугался и сбежал… Вам известны имена каких-нибудь его партнеров?

— Нет.

— Странно. Вы ведь были лучшими друзьями.

— Я не интересовался его сексуальной жизнью. Она не имела ко мне никакого отношения. — Он отхлебнул скотч и мрачно уставился на электрическую розетку в стене.