Ученик дьявола - Эдвард Марстон Страница 15

Рассыпаясь в извинениях и благодарностях. Пай нацепил свой траченный молью плащ и мятую шляпу и проследовал за Эдмундом вниз по лестнице. Когда они вышли на улицу, только начинало смеркаться. Худ сгорал от нетерпения поскорее избавиться от гостя. Однако прежде, чем они успели попрощаться, перед ними возникла знакомая фигура.

— Ужель я вижу наших гениальных поэтов? — прогудел Лоуренс на всю улицу. Сделав шаг назад, он пристально посмотрел на Эгидиуса Пая. — Гениальная пьеса. Добро пожаловать в труппу! Мы вам крайне признательны.

— Ну что вы, это я вас должен благодарить, — отозвался адвокат, благоговейно дрожа, словно перед ним была коронованная особа. — Мистер Фаэторн, среди актеров вам нет равных.

— Не стану с этим спорить. — Фаэторн расплылся в улыбке.

— Когда вы выходите на сцену, вы словно Зевс, спустившийся с Олимпа. Сэр, — подобострастно произнес Пай, — все это для меня такая честь… я слов не нахожу…

Приняв дифирамбы как должное. Фаэторн довольно скоро распрощался с Паем, обменявшись с ним любезностями. Он давно уже взял за правило не брататься с авторами, пока не выяснится, что их пьесы действительно чего-нибудь стоят. Кроме того, он был убежден, что такие актеры, как он, выше этих умников-писак, создававших персонажи, которых ему приходилось играть. Эдмунд Худ, являвшийся не только талантливым сочинителем, но и одаренным актером, был своего рода исключением — его одного из всей писательской братии Фаэторн подпускал к себе близко. Он напросился в гости к другу, и вскоре уже оба попивали вино, уютно устроившись в креслах. На лице Худа застыла маска отчаяния.

— Дружище, что тебя гнетет? — спросил Фаэторн. — Очередная красотка разбила твое сердце?

— Не угадал, Лоуренс.

— Тогда в чем дело? Неужели кого-то обрюхатил и теперь печалишься, что предстоит стать отцом?

— И даже не это, — скорбно произнес Худ. — Тут я утешился бы тем, что хотя бы сперва получил удовольствие… Впрочем, отчасти ты и прав, говоря о беременности. Эгидиус Пай в мучениях рожает новую пьесу, а я ему вместо повивальной бабки. И зачем я только согласился?!

— Мне показалось, пьеса привела тебя в восторг.

— Это правда, я по-прежнему ею восхищаюсь…

— Так в чем же причина твоей печали?

— Причина моей печали, нацепив на голову дурацкую шляпу, только что отправилась домой в Средний Темпл. Пай невыносим! — взвыл Худ. — Он спорит о каждой гласной и яростно защищает каждую согласную, словно его пьеса — скрижали Завета, которые Господь вручил ему на Синайской горе. Знаешь, что хуже всего? Он не злится и не ругается! Он не дал ни малейшего повода сорваться и накричать на него!

— Но с пьесой-то у вас получается?

— Получается, но так медленно…

— Так дело не пойдет, — посуровел Фаэторн. — Я сам поговорю с этим Паем. Я уж разведу костер под его задницей. «Ведьму из Колчестера» надо закончить как можно скорее, чтобы мы наконец могли начать репетиции. Все остальные пьесы труппе известны, мы можем отыграть их с закрытыми глазами. С этой же — все иначе.

— Да уж, если бы у нас была пьеса без автора, и хлопот бы не было. Однако в нагрузку к ведьме мы получили Эгидиуса Пая.

— Будет тебе, Эдмунд. Все мы когда-то были новичками. Будь к нему чуточку снисходительнее. Пай все равно что хлеб. Если его правильно испечь — будешь есть и пальчики облизывать. — Взгляд Фаэторна упал на заваленный бумагами стол. — Что вы успели сделать? Что поменяли?

— Только самое очевидное.

— Главное — не трогайте самую суть. Пьеса и вправду хороша. Да, она несколько вульгарна, но это как раз убирать не нужно. Пай чудесным образом сочетает скабрезности с комичностью.

— Вот, кстати, о вульгарности, — встрепенулся Худ. — Мы должны помнить о зрителях. Непристойности, которые ждет самый теплый прием среди пьяниц «Головы королевы», могут оскорбить утонченный вкус гостей Сильвемера.

— Не согласен.

— Лоуренс, мы же будем играть перед джентри. [8]

— Ну и что? Джентри вечно больше всех хохочут над сальностями. Про аристократов я вообще молчу. Вульгарности не трогать. Не забывай, на нас будет смотреть лорд Уэстфилд. Хочешь, чтобы наш патрон принялся во всеуслышание сетовать на то, что в нашей пьесе нет скабрезных шуток?

Худ только головой покачал.

— Хорошо, давай к этому вернемся, когда приедет Ник Брейсвелл, — примирительно сказал Фаэторн. — Он как-никак должен обсудить наш репертуар с сэром Майклом Гринлифом и понять, что ему нравится, что нет. Не переживай, очень скоро мы узнаем, как в Эссексе относятся к вульгарности. — Он успокаивающе положил руку на плечо друга. — А пока, Эдмунд, надо поторапливаться. Нам щедро заплатят. Знаешь, сегодня была первая репетиция. Жаль, что ты не видел актеров. Они сияли от радости, словно их выпустили из самого жуткого и темного застенка Ньюгейта. Люди снова почувствовали себя членами труппы. К чему печалиться и бояться всяких глупостей?

— У меня такое предчувствие, что нас ждет беда.

— Нашей бедой была зима. Она чуть не сгубила труппу. Теперь же, — Фаэторн одним глотком допил вино, — нас ждет работа и щедрая плата. А кроме прочего, в Сильвемере нет здешнего трактирщика, так что кусать нас за пятки некому. Да еще теперь у нас есть новый ученик.

— Дэйви Страттону еще предстоит показать, на что он способен.

— Мальчик не вызывает у меня беспокойства. Как, кстати, и его отец. — Фаэторн плеснул себе еще вина. — У меня для тебя одна новость, Эдмунд. После того как мы заключили договор, Джером Страттон дал мне тридцать фунтов. Более того, после окончания гастролей в Сильвемере он обещал заплатить еще пять.

Слова Лоуренса произвели на Худа сильное впечатление.

— Очень щедрый жест с его стороны.

— Щедрость может проявить кто угодно. Кто знает, если мы хорошо выступим в Эссексе, зрители могут раскошелиться. Наша труппа лучше всех! — провозгласил Лоуренс, поднимая кубок. — Мы на пути к славе, и нас теперь ничто не остановит.

Пройдясь по Главному залу, Николас Брейсвелл поднял глаза на хоры, прикидывая расстояние до пола. В это время Оуэн Илайес по просьбе леди Элеоноры декламировал монолог из «Жертвы любви» — во-первых, чтобы продемонстрировать силу голоса, во-вторых — чтобы проверить, как он будет звучать в зале. Валлиец остался доволен: слова монолога будут ясно слышны даже в дальних углах зала. Закончив, Оуэн раскланялся и был награжден аплодисментами. Однако хлопала в ладоши не только леди Элеонора: в дверях стоял сэр Майкл Гринлиф, а за его спиной замер управляющий.

— Великолепно! Просто изумительно, сэр! — воскликнул Гринлиф.

— Вот и мой супруг, — ахнула леди Элеонора, протянув руки к нему навстречу.

Сэр Майкл взял ее ладони в свои, поцеловал поочередно и лишь потом повернулся к гостям, которых леди Элеонора тут же поспешила ему представить. Сэр Майкл тепло поздоровался с Николасом и Оуэном, словно они были почетные гости, а не актеры бродячего театра. Это удивило комедиантов — хозяева усадьбы могли позволить себе отнестись к актерам с пренебрежением, однако супруги вели себя любезно и дружелюбно. Управляющий был единственным, кто держался заносчиво, причем не имея на это никакого права.