Сонька. Продолжение легенды - Виктор Мережко Страница 15

— Не надо, чтобы она привыкала к кому-нибудь. В том числе и к вам, — впрямую ответил князь.

— Ей, наверное, одиноко?

— Видимо, да. Особенно после смерти матери, — хмуро кивнул отец. — А у меня не хватает времени. Времени и, наверное, нежности. — Снова взял гостью за руку, сжал. — Я, Анна, также нуждаюсь в нежности. Помните это. И, если это возможно, ваш телефон…

Пролетка с воровками лихо бежала вдоль серой, мрачной Невы, на противоположной стороне которой острым шпилем вонзалась в черное, низкое небо Петропавловка.

За ними неслась повозка с Улюкаем и Артуром.

Сонька прижимала дочку к себе, заглядывала ей в глаза с интересом и тревогой. Михелина была возбуждена, ее слегка колотил нервный озноб.

— Мамочка, он ненормальный.

— Он что-нибудь себе позволил?

— Пугал. Вдруг принимался рыдать, хватал за руки, жаловался, что одинокий, никому не нужный.

— Я его убью, если он попробует что-то сделать с тобой, — вполне серьезно сказала воровка.

Дочка отмахнулась.

— Что он может сделать? Старый, больной, психованный!

— Ты его ничем не насторожила?

— Мы обе насторожили, мамуль. Он заподозрил, что мы аферистки. От ужаса я чуть не брякнулась в обморок.

— Брал на понт.

— Я тоже так решила.

— Камни показывал?

— Показывал.

— Так сразу, при первой же встрече? — недоверчиво посмотрела на дочь мать. — Ну и что он вытащил на свет божий?

— Я в жизни таких не видела. Полный лоток.

— Это не то, — повела головой воровка. — Бриллиант, о котором речь, в лотке лежать не может. Он наверняка хранит его отдельно.

— Его тоже обещал показать, — сказала Михелина.

— Что-то слишком быстро решил он взять тебя в оборот, дочка, — с сомнением качнула головой мать.

— Не совсем так. Сказал, сначала я должна привыкнуть к нему, полюбить, а уж потом…

Сонька хмыкнула.

— Такую образину полюбить?!

Девушка засмеялась.

— Зато обещал открыть тайну!

— Определенно псих.

Михелина вдруг замолчала, серьезно сообщила:

— По-моему, ему хочется поделиться с кем-нибудь тайной. Но не знает с кем. Он сам боится этого камня.

— А ты не боишься?

— Пока не знаю. Наверно, не очень. — Дочка задумалась, пожала плечами. — Вообще в его доме есть что-то жутковатое. Много комнат, много лестниц, много закутков. И почти нет людей.

Сонька с тревогой посмотрела на дочку.

— Послушай, Миха… Я вдруг подумала. Может, ну его, этот камень?

— Мам, ты чего? Это поначалу я испугалась, а потом привыкла! Все будет в ажуре! — чмокнула ее в щеку та и вдруг вспомнила, даже вскрикнула: — Чуть не забыла! У него же дочка. Странная какая-то. Как привидение. Тихо появилась, тихо ушла.

— Дочка? — насторожилась воровка. — У князя есть дочка?

— Есть, маленькая!.. Лет двенадцати!

— Ты с ней познакомилась?

— Не успела!.. Она хотела показать свои рисунки, но князь не разрешил. Девочка боится его.

— Но тебя-то она не испугалась?!

— Наоборот!.. Ждет в гости.

Сонька с усмешкой кивнула.

— Это хорошо. Надеюсь, ты не оставила князю наш телефон?

Дочка растерялась, виновато произнесла:

— Мам, я полная дура. Я оставила.

— С ума сошла?

— Наверное… Он очень просил.

Мать огорченно повела головой.

— Действительно дура… — Подумала, отмахнулась. — Ладно, будем выкручиваться. — Повернулась к Михе. — Дочку князя как зовут?

— Анастасия. Мне она понравилась.

— Это хорошо. Надо, чтобы со временем я тоже с ней познакомилась.

Табба сидела в роскошном кресле в кабинете директора театра, спокойно и едва ли не высокомерно наблюдала, как директор, господин Филимонов, невысокий плотный мужчина с вислыми, как у породистой собаки, щеками, что-то сосредоточенно и озабоченно искал среди бумаг на столе. До слуха доносились звуки духового оркестра.

Директор чертыхнулся, резко позвонил в колокольчик, прокричал в приоткрывшуюся дверь:

— Ну и где этот чертов Изюмов?.. Почему я должен ждать какого-то артиста, словно последний клерк?

В тот же момент из приемной вышел бледный и оцепеневший Изюмов, прошел на середину кабинета, остановился, прижав руки к бокам.

— Слушаю вас, Гаврила Емельянович.

Тот круглыми немигающими глазами уставился на него, неожиданно выкрикнул:

— Все, вы уволены!.. Терпение мое лопнуло! Сегодня же, немедленно! Все!..

Артиста качнуло, но он устоял, едва слышно поинтересовался:

— Позвольте спросить — по какой причине?

— По причине неуважения к профессии артиста!

— В чем оно заключалось?

— В хамстве, пьянстве и неумении вести себя в присутственных местах!

— Вы имеете в виду?..

— Да, я имею в виду ваше недостойное отношение к коллеге — приме нашего театра госпоже Бессмертной.

Табба перевела волоокий взгляд с директора на Изюмова, насмешливо прищурила глаза.

Лицо артиста вдруг вспыхнуло, он подобрался, вскинул подбородок с вызовом произнес:

— Мое отношение к мадемуазель Бессмертной, Гаврила Емельянович, никак не касается театра. Это сугубо личное дело!

Директор побагровел, подошел почти вплотную к Изюмову, брызгая от возмущения слюной, завопил:

— Нет, почтенный-с, это не сугубо личное дело! Вы служите в императорском театре и извольте соблюдать все нравственные нормы, которые предписаны подобному заведению!.. Сугубо же личные дела вы вправе исполнять в любом ином месте — за пределами данного учреждения-с. При условии, что вами не заинтересуется полиция… — Он вернулся к столу, брезгливо махнул пухлой ручкой. — Все, уходите и пишите соответствующее прошение!.. Я вас не задерживаю!

— Я желал бы сказать несколько слов мадемуазель Бессмертной, — тихо произнес Изюмов.

— Никаких слов!.. В этом кабинете слова произносятся только с ведома его хозяина, то есть меня!.. Удачи в иной жизни и на ином поприще!

Изюмов мгновение помедлил, развернулся на каблуках и, прямой как палец, покинул кабинет.

Директор поплотнее прикрыл дверь, подошел к Таббе, поцеловал ей руку.

— Я исполнил все, как вы желали, дорогая.