Bye-bye, baby!.. - Виктория Платова Страница 15

Да-да, именно так она и говорит, рассеянно глядя на меня: аведь я могла бы сделать аборт, лапуля.

Это никак не связано с бессодержательностью и пустотой моейжизни, более того: если бы все сложилось иначе, если бы я вдруг стала успешной ипреуспевающей, стала зви-и-издой( не важно – шоу-бизнеса ли, спорта, кино илиэкономики и финансов) – это вызвало бы у мусика лишь ярость и ненависть.

Мусик терпеть не может конкурентов.

В ближнем круге – тем более.

Круг дальний – пусть его, ничего с ними не поделаешь, совсеми этими не в меру расплодившимися королевами елизаветами, принцессамидианами, княжнами грейс и, прости господи, матерями терезами; свыскочками-актрисульками а.джоли и р.уизерспун; с кафешантанными певичкамимадоннами и дженниферлопес; со смехотворными супер-трупермодельками, их имен ина дыбе не припомнить. И ничего с ними не поделаешь, ни с живыми, ни смертвыми, и счастье еще, что держат они другую, далекую от мусика поляну.

Или малину.

А в своем малиннике мусик всегда будет намба ван. И всегдабудет называть Дженнифер Лопес Дженнифер Жопес. Не иначе.

А совсем недавно она переключилась с престарелых мошенниковна не менее подлючий молодняк и первым делом увела бойфренда у меня. Бойфрендбыл так себе, как обычно, – подающий надежды поэт, автор никому неизвестного поэтического сборника «Одержимость любовью», изданногоголовокружительным тиражом в 100 экземпляров за счет средств автора.

Я узнала о двойной измене в мусикином любимом «Кофе-Хаузе»на Австрийской площади, где она заседала едва ли не круглосуточно. Изряднонакачанная алкоголем мусик заказала нам по коктейлю и, не мудрствуя лукаво,сразу же приступила к переговорам:

– Как поживает Ларик, лапуля? – спросила она.

Ларик, а точнее Илларион, – именно так звали моегобойфренда, вполне себе поэтическое имя. Мусик никогда не запоминала имен моихприятелей и уж тем более никогда не интересовалась, как они поживают.Удивительно. Особенно в свете того, что я (вроде бы) их даже не знакомила.

Или – знакомила?..

– Думаю, что неплохо, – осторожно ответила я.

– Думаешь или правда неплохо?

– Я его не видела с пятницы.

С пятницы, а сегодня понедельник. Ларик и раньше пропадал нанесколько дней кряду, ездил в ближние пригороды за поэтическим вдохновением – именя это не особенно беспокоило. Не обеспокоило и сейчас.

– Он тебе звонил?

– Нет.

– И ты считаешь это нормальными отношениями между двумявлюбленными людьми?

– А что, собственно, такого произошло?

Мусик вела себя странно, очень странно, не начать ли мневолноваться?..

– Произошло. – Прежде чем я взволновалась, мусикхохотнула, закатила глаза и двумя глотками осушила бокал со слабоалкогольнымсодержимым.

– Что же?

– Ладно, не будем тянуть кота за яйца, –решительно заявила она.

– Не будем, – согласилась я.

– Я взяла его в аренду.

– Кого? Кота?

– О, господи! Какого еще кота, лапуля? Я взяла в арендуЛарика.

– В смысле? – Я все еще не могла взять в толк,какую мысль хочет донести до меня мусик.

– Смысл общепринятый.

– Что ты называешь общепринятым смыслом?

– Инь и ян, – авторитетно заключиламамочка. – Мужское-женское, как декларировал твой обожаемый режиссерТрюффо.

– Во-первых, это декларировал не мой обожаемый режиссерТрюффо, а мой обожаемый режиссер Годар…

– Один черт!

– А во-вторых… – перебила я мусика и тут же заткнулась.Только теперь до меня дошла суть произошедшего: колченогий пегас Ларик былуведен из моего академического стойла. И кем уведен – собственной maman,буржуазкой, стервой и городской сумасшедшей по совместительству!

Очевидно, мое молчание затянулось. Затянулось на столько,что мусику пришлось пощелкать пальцами у меня перед носом.

– Так что там во-вторых? – с деланным интересомспросила она.

– Во-вторых, ты отпетая сука. Нет… Это – в-третьих.

– А во-вторых? – продолжала настаивать мусик,пропустив «суку» мимо ушей.

– Во-вторых… Инь и ян в сумме дают хрень. Ты всегда обэтом говорила, вспомни!

– Вот именно, лапуля, вот именно! – тут жесогласилась мусик. – Зачем тебе все эти мучения с Лариком, подумай? Хреньслучится рано или поздно, он тебя бросит, и ты будешь страдать, а я не могупозволить, чтобы моя лапуля страдала. Нет уж! Сей тяжкий крест понесу я. Еслиты, конечно, не возражаешь.

– Отпетая лживая сука…

Неизвестно, чего в моем голосе было больше – обиды,ненависти или восхищения. Наверное, все-таки восхищения. И мусик, обычно четкоулавливающая подобные нюансы, приободрилась и заказала очередную порциюкоктейля.

– Тебе не стыдно? – поинтересовалась я у мусикаминут через десять после объявления приговора.

– Ни капельки, – на этот раз совершенно честно ответилаона.

– И давно вы… снюхались?

– Какое-то время. Моя лапуля на меня не дуется?

Самым странным было то, что я действительно не дулась,напротив – испытывала чувство облегчения. Отношения с Лариком пребывали внекоторой стагнации, еще месяц-два – и они стали бы тяготить меня, так чтомусик, по здравому размышлению, очень вовремя вырвала из моих рук уже изряднопоблекшее и потрепанное в лобовых столкновениях знамя страсти.

– Твоя лапуля на тебя не дуется, – успокоила я ее.И подумав пару секунд, добавила: – Он храпит.

– Я в курсе.

– И чавкает.

– Я в курсе.

– И любит чеснок.

– Я в курсе.

– Ты, я смотрю, хорошо его изучила, – присвистнулая.

– Еще бы! Такие вещи я просекаю моментально.

– Если он будет просить у тебя деньги на издание своихопусов…

– Не дам ему ни цента, – заверила мусик. – Я,может, и сумасшедшая климактеричка, но уж не дура точно.

Последнее предупреждение оказалось совершенно излишним: всеэти годы мусик тратилась исключительно на себя, и не было ни одной предпосылкик тому, чтобы ситуация коренным образом изменилась.

Мусик всегда останется сама собой, и никакой климакс этогоне поколеблет.

– Вот и чудно, – подвела я черту подразговором. – Пусть Ларик заедет ко мне и заберет свои вещи.

– Он боится показаться тебе на глаза. Я сама заберу.