Гамбит Маккабрея - Кирил Бонфильоли Страница 14

— У меня ничо такого нету.

— И боеприпасы свежие; никакой списанной армейской трухи.

— Мне итти надо, чувак.

— Ну и, разумеется, хороший телескопический прицел.

— Отъебись.

До сих пор диалог наш развивался хорошо, протокол соблюдался в лучших традициях. Иметь дело с такими типами, как Рыж, удивительно схоже с ведением переговоров с советской торговой делегацией. Я выудил из кармана плоскую бутылку виски и кинул ему. Он отпил, грязный пес, и бутылку не вернул. Рыгнул, сунул руку в подштанники и задумчиво поскреб.

— У меня «манлихер» завелся, — хрюкнул он после очередного глотка. Я скроил сочувственную мину и порекомендовал курс пенициллина. Он проигнорировал.

— Довоенный.

— Нет.

— Обойма на три.

— Без толку.

— Графский.

— Какой?

— Графский. Ну графу принадлежал, графу. На замке — герб, весь в золоте и прочее.

— Все хуже и хуже.

— И никогда нигде не залетал. Гарантирую.

— Ты начинаешь полуинтересовать меня, Рыж.

— Двести восемьдесят. Наличкой.

Я встал:

— Увижу следующего миллионера — расскажу ему. До скорого, Рыж.

— Симпотный цейссовский прицельчик на нем, х21/2.

— х 21/2! — взвизгнул я (сами попробуйте взвизгнуть фразу «х 21/2»). — Куда ж это годится, а?

— Слушай, — сказал он. — Если тебе этого мало, то тебе не ружье надо, а, бъять, зенитку.

Тут я уже по-честному начал дуться, и он это мгновенно ощутил; именно такое шестое чувство служит отличную службу армянским торговцам коврами. Он улизнул и вернулся с тонким элегантным кожаным футляром, который и свалил мне на то, что мне по-прежнему нравится называть «коленями». Внутри содержалось: «манлихер» в трех легко собираемых частях, снайперский прицел, навесной фонарик для отстрела крокодилов или любовниц в ночное время и двести фунтов довольно свежих 7,65-мм патронов, не говоря уже о шомполе розового дерева, серебряной масленке, серебряной коробочке для сэндвичей с гербом, рулончике фланелета 4x2 дюйма и комплекте инструментов, включавшем штукенцию для выковыривания бойскаутов из трусиков герлскаутов. Это было очень красиво; я возжаждал им завладеть.

— У антикварщика ты бы за него озолотился, — зевнул я. — Но моему другу нужно то, чем можно в кого-то стрелять. А такими игрушками никто не играет с тех пор, как Геринг бродил по первобытным топям.

— Двести семьдесят пять, — ответил он. — И это мое крайнее слово.

Двадцать минут, два всплеска раздражения и полбутылки скотча спустя я вышел оттуда владельцем ружья, уплатив двести фунтов, — что, как мы оба знали с самого начала, я и собирался заплатить.

— И зачем нам этот металлолом? — угрюмо поинтересовался Джок, когда я принес снаряжение домой.

— Им мы и выполним работу.

— Можете сами. Я нет, — сказал он.

— Джок!

— Я британец. Кстати, у меня сегодня вечером выходной, нет? И я пошел играть в домино. В холодильнике свинина. Мадам нету — сказала, ушла в какой-то паб, называется «Дом Кларенса». [38]

Я отослал его взмахом ледяной руки. Дела и так не ахти, чтоб еще препираться с чванными слугами, которым недостает преданности поддержать своих потворствующих хозяев в такой традиционной английской забаве, как порцайка цареубийства.

Свинина в холодильнике увядала по краям; мы с нею обменялись взглядами взаимного презрения, как две дамы в одинаковых шляпках на Королевской трибуне в Аскоте. [39]Я переоблачился в костюмчик поизящнее и отправился к «Исоу», где съел больше, чем мне полезно. У «Исоу» всегда так, но оно того стоит.

На покой я отправился рано — в узкую кровать у себя в будуаре, ибо мне потребно было переварить, истово поразмыслить и спланировать. Я слышал, как Иоанна приоткрыла дверь, и незамедлительно воспроизвел убедительный аккомпанемент крепкого сна; она уползла восвояси. До меня донесся легчайший лязг и звяк уроненной в шкатулку с драгоценностями тиары, далее — тишина.

Я продолжал размысливать и планировать. К тому мгновенью, как я заснул, у меня выработался трехчастный план:

(1) Добыть непроницаемый камуфляж.

(2) Избрать снайперскую позицию.

(3) Подготовить путь отхода.

Предприняв что-то и свершив, я отдых заслужил, [40]и ночное отдохновение я получил; нарушали его лишь удовлетворенные шумы пищеварительного тракта, знакомые всем, кто столовался у «Исоу». Что ж, гадкие сны мне тоже снились, но я всегда утверждал, что пересказывать сновидения — третье величайшее занудство, на которое способен человек. Не мне вам говорить, каковы первые два.