Саботаж - Артуро Перес-Реверте Страница 14

– Хорошо знакомы с его творчеством?

– Более или менее… Ну, впрочем, он, конечно, ни на кого не похож. Оригинальный художник.

Адмирал чуть не подскочил на стуле:

– Оригинальный?! Эта красная сволочь?

– О вкусах не спорят, господин адмирал.

– В самом деле, – примирительно высказался Канарис.

– Да ведь я его не расхваливаю. В наше время есть и похуже.

Фалько откинулся на спинку стула. Таблетка уже оказала свое благотворное действие, он соображал теперь отчетливо и быстро, и в душе при этом царило беспричинное ликование. Новое приключение осторожно постучалось в дверь. Сейчас он был в форме.

– Как ты, наверно, знаешь, – продолжал адмирал, – а не знаешь, так я тебе говорю: этот самый пачкун и мазила Пикассо обитает в Париже. Там одна из его студий. Симпатии его к Республике известны, равно как и дружеские связи, так что распространяться об этом не стану. Тут важно лишь, что заказ он принял и уже несколько дней над ним работает.

– А сюжет какой?

– Вот, вопрос правомерный. И уместный. В самом деле – на какую тему будет картина?

Адмирал замолчал и уставился на погасшую трубку. Достал спички и поднес огонек к чашечке.

– …А тема эта, по всему судя, – бомбардировка Герники.

С этими словами он сквозь облачко табачного дыма вперил в Фалько пронизывающий взгляд. Канарис по другую сторону стола безмятежно кивал, покуда Фалько силился уразуметь сказанное.

– Да ну?

– Вот тебе и ну, – ответил адмирал. – Это еще не все. Другой шут гороховый, Сальватор Дали, тоже предложил свои услуги: хочет расписать стену, поскольку, видите ли, в прошлом году уже делал что-то на пользу Республики… Как видишь, все так и рвутся наперегонки. Вероятно, Сталин забрал еще не все золото Банка Испании.

– «Мягкая конструкция с вареными бобами», – неожиданно произнес Кюссен.

– Что-что, простите? – непонимающе заморгал Фалько.

– Это картина Дали. Второе название – «Предчувствие гражданской войны». Однако посольство отдаст предпочтение Пикассо. – Австриец выпустил плотное, повисшее в воздухе колечко дыма. – Он известней.

Адмирал прищелкнул языком:

– Красные устроили большую шумиху, но это пока еще цветочки. Основоположник кубизма – ни больше ни меньше! – таким способом выражает свою поддержку Республике. Можешь себе представить?

Фалько кивнул. Это он представить мог.

– Журналы, кинохроника, полторы тысячи убитых – и все ради пропаганды, – адмирал заворочался на стуле. – Много, много типографской краски извели. И не к нашему благу.

– Как бы то ни было, Гернику разнесли красные подрывники. И Ирун тоже. Так вы сказали мне утром. Или это не так? – Фалько взглянул на Канариса.

Тот двусмысленно улыбнулся. Его светлые глаза казались совсем прозрачными.

– Нельзя исключать и иную версию, – сказал он мягко.

Фалько вспомнил о германских летчиках, которых видел утром в кафе, о «юнкерсах» и «савойях» с франкистскими эмблемами на фюзеляжах возле хвоста. Легко было догадаться, что Испания становилась сценой, где шла генеральная репетиция гораздо более грандиозных и ужасных событий. Под эту мрачную музыку отпляшут свое многие и многие другие.

– Вы сами-то какого мнения? – спросил Канарис.

– Относительно чего?

– Относительно Герники.

Фалько, еще немного подумав, ответил:

– Смотря по тому, чья это работа.

– Ну, давайте на минуту предположим, что это был налет вашей авиации.

– То есть итальянской и германской.

Здоровый глаз адмирала метнул молнию:

– Не забывайся, щенок!

Фалько продолжал, словно размышляя вслух и обращаясь к Канарису:

– Полагаю, что бомбежка – примета и символ цивилизации. Доказательство – в том, что вас, уже успевших цивилизоваться, никто ведь не бомбит.

Канарис, не теряя благодушия, расхохотался. Он был любезен и терпелив. Или хотел казаться таким.

– Мне нравится испанский юмор. Когда вы шутите, выходит по-настоящему смешно… Народ с таким трагическим мировоззрением, как у вас, не станет смеяться над всякой чушью.

С этими словами он вновь с любопытством уставился на Фалько:

– Иными словами, кто бомбит, тот и цивилизован?

– Да. Сейчас, по крайней мере.

– Однако и вы времени даром не теряли… Вспомните Риф ^[17]. Там в ход пошел даже иприт.

– В ту пору и мы вели себя как цивилизованная нация. Как ведут себя сейчас итальянцы в Абиссинии.

Кюссен с сигарой в зубах укоризненно покачал головой:

– Никто никогда не будет бомбить рейх.

Фалько пожал плечами:

– Ловлю вас на слове. Хотите пари? Проигравший заказывает ужин в берлинском «Хорхере».

Принимая игру, Кюссен улыбнулся с добродушным лукавством:

– Канар а-ля руанэз ^[18] и «Мутон-Ротшильд» тридцать второго года?

– Тридцать пятого.

– Идет.

Фалько перевел взгляд на Канариса, которого явно забавлял этот разговор:

– Впрочем, под бомбежку попадет и «Хорхер».

Канарис, внезапно посерьезнев, посмотрел на него пристально и пытливо. Потом засмеялся:

– Мне нравится ваш агент, дорогой адмирал. У него есть характер.

– Говорят. Мне дорога ваша похвала, потому что моему агенту придется работать вместе с вашим, – адмирал показал на Кюссена. – И пока они не будут пренебрегать женами или любовницами, все будет хорошо.

– Я холост и не завожу долговременных связей, но тоже буду об этом помнить, – рассмеялся Канарис.

– Что же касается Герники, нас напрочь не волнуют версии этой истории. Важно то, что Пикассо малюет для павильона на Выставке. – Адмирал ткнул в Фалько черенком трубки: – К тебе это имеет прямое отношение.

– Ко мне?

– Да. И вот этот господин сейчас, не сходя с места, объяснит тебе почему.

И Кюссен – ибо именно его адмирал подразумевал под «господином» – объяснил. Он дружит с Пикассо и видел первые эскизы к картине. Художник работает над ней с начала мая. Это огромное полотно будет выставлено в павильоне Испании на Всемирной выставке. По сведениям из надежных источников, атташе по культуре, некто Ауб, уже выплатил Пикассо 150 000 франков. Заплатили и одной из его любовниц – Доре Маркович, или Доре Маар, – за то, что будет фотографировать все стадии работы. Окончить ее планируют к началу июня.