Человек без дождя - Алла Холод Страница 13

После выполнения заказа я всегда беру перерыв в несколько дней, даже если меня уже дожидается новая работа. Глаза должны отдохнуть от компьютера, и мозг должен опустеть, не то в новый заказ может плавно перетечь то, над чем я работал до этого, и тогда я обрасту шаблонами и перестану мыслить творчески. Только когда последние остатки прошлой работы окончательно выветриваются, я берусь за новую. Некоторые специалисты по компьютерной графике прекрасно работают над несколькими проектами одновременно, но я так не могу. Освободившиеся пару-тройку дней я решил посвятить бесцельному шатанию по окрестностям. Вернее, цель-то как раз у меня была, но тогда я даже себе не мог бы в ней признаться. Через два часа хождений я устал, кроме того, мне стало как-то не по себе при мысли, что кто-то может видеть мои бессмысленные блуждания. И кому-то они могут показаться странными. Тогда я занялся уборкой своей территории.

Дом купца Волховитинова не сносят принципиально – он является историческим памятником, и по областному закону его нельзя стереть с лица земли. По тому же закону исторические памятники положено реставрировать и содержать в образцовом порядке, и с некоторыми нашими историческими домами так и происходит. Если бы в моем доме жил какой-нибудь известный поэт или писатель, художник, музыкант или общественный деятель, мне бы тоже повезло. Но в моем доме жил Петр Саввич Волховитинов – просвещенный купец, обустроивший в нашем городе первую публичную библиотеку. За это его имя некоторым образом чтут, но не до такой степени, чтобы его дом удостоился реконструкции или хотя бы ремонта. Когда наш микрорайон застраивался, вокруг моего дома тоже крутились представители какой-то строительной фирмы, но в комитете по охране исторических памятников им дали от ворот поворот. Это решение лишило последней надежды жильцов нашего дома – а к тому времени квартир, в которых продолжали жить люди, было всего четыре. Но после бюрократического отказа и они съехали, терпение лопнуло. У кого-то, было дело, возникла крамольная мысль поджечь дом к чертовой матери, и ее даже живо обсуждали мои соседи, но в последний момент испугались. Оказалось, что технику этого дела никто не знает. Вернее, поджечь-то дело нехитрое, но доказать потом, что возгорание произошло по ветхости, а не по вине жильцов, куда сложнее. А доказать это государству, которое нипочем не хочет никого никуда расселять, и вовсе немыслимо. Так и получилось, что мои соседи разъехались кто куда, а мне в почтовый ящик упало письмо, в котором говорилось, что областной Программой по сохранению исторического и культурного наследия предусмотрена реконструкция дома купца Волховитинова в будущем году. Ну и пусть в будущем году. Мне все равно. Мне даже нравилось, что я остался один. У меня были ключи от всех квартир, и со временем я грамотно, на мой взгляд, распорядился оставшимся имуществом моих бывших соседей. А от них много чего осталось! Хлам, который уже не мог пригодиться, я утилизовал, а остальное рассортировал. Оказалось, что мои соседи оставили в своих квартирах много интересного: старинный торшер, коврик ручной работы, большие красивые цветы в кадках, кресло-качалку, скатерть, шкатулки, кое-что из мелочей, но главное – картину неизвестного мне художника, которая осталась от умершей бабушки и никому почему-то не приглянулась. Я в эту картину был влюблен и берег ее как зеницу ока, иногда доставая из шкафа и любуясь ею.

Дворик за домом был совсем маленький, но зато это был мой дворик! Здесь безраздельно господствовал один лишь я! Ну и еще несколько кошек, которые числились вольными, но приходили ко мне в гости поесть сухого корма, поваляться на солнышке, а то и навалить кучку на каком-нибудь видном месте, чтобы я всегда помнил, что живу тут не один. Во дворе у меня были сарай, клумба, за которой я регулярно ухаживал, и место отдыха, то есть гамак, который я зацепил за две старые яблони. Летом плоды, бывало, падали мне прямо на голову, но выбора у меня не было. Во дворе, как всегда, было полно работы, но если я займусь делами там, то мой дом скроет от меня все, что происходит на улице и в большом квадратном дворе нового жилого комплекса. Поэтому я занялся тем, что давно уже откладывал, – мытьем окон, выходящих на переулок, громко именующийся улицей Достоевского, и стиранием пыли с внешних подоконников. Я работал довольно долго, уже ныла спина, а во двор приезжали только здоровые дядьки, из подъездов выбегали дети и выплывали дамочки. Мое боковое зрение засекло также группу подростков, старушку с ниткой крученого бисера на шее, молодого человека в прокурорской форме, видимо, приехавшего на обед. Я уже подумывал о том, чтобы закруглиться, когда судьба вознаградила меня: во двор въехал белый джип, и из него выскользнула девушка. Я не мог узнать ее, слишком уж мало я ее видел и слишком плохо разглядел. Я ее почувствовал! Я так заволновался, сгусток крови ударил прямо в горло и стал там пульсировать. Это она. Я поставил ведро со шваброй на асфальт, снял грязную майку и надел чистую. Девушка разговаривала по телефону, медленно двигаясь в сторону магазина. Понятно, в магазине разговаривать ей неудобно. Я двинулся за ней. Теперь мне удалось ее рассмотреть. Волосы до плеч, гладкие, темные, с пепельным переливом, цвет не естественный, но принятый из рук дорогого мастера. Невысокая, стройная, не тощая, но и без излишних округлостей. Одета со вкусом, модно, движения плавные, легкая походка. Если не видеть ее лица, то просто изящная девушка. Мне не терпелось приблизиться к ней и обогнать. Боже, что у нее было за лицо! Никогда мне не доводилось видеть такого лица. Ни в жизни, ни в кино. Некоторые женские лица вызывали во мне восхищение и трепет. Например, точеные черты молодой Клаудии Кардинале или изысканная чувственность Изабель Аджани… Такие лица – совершенные творения природы, их можно разглядывать часами. От лица же вчерашней девушки и вовсе было невозможно отвести взгляд. Я бы хотел описать его, но боюсь, что не смогу. Как не смог бы описать словами музыку Шопена.

В тот же день я узнал, что живет она прямо напротив меня, а на следующий день результатом вечернего дежурства стало еще более важное открытие: ее окна выходят на мою сторону, и живет она на втором этаже. Я сделал сайт и рекламу со сложной компьютерной графикой для одного нового интересного коммерческого проекта и получил приличный гонорар. Теперь я знал, куда потратить деньги: я купил хорошую оптику и штатив, но скоро понял, что с моего первого этажа ничего увидеть будет невозможно. И я принял решение о переселении. О втором этаже я раньше не задумывался: зачем? Теперь этот вопрос приобрел актуальность. Я выбрал квартиру, где раньше жила Софья Степановна, бывшая оперная певица, очень интересная и утонченная женщина. Я сделал у нее в гостиной генеральную уборку, вытащил во двор кое-какую рухлядь, перенес со своего этажа кресло-качалку и компьютер. Тащить наверх свой диван было слишком сложно, и я облагородил с помощью настенного коврика лежбище Софьи Степановны. Оно было не слишком удобным, но ведь спать и готовить я могу у себя. А здесь проводить только то время, которое мне будет отводиться для того, чтобы быть с ней.

Очень скоро я знал о ней довольно много. Я изучал ее, используя все источники: информацию из ТСЖ, социальные сети. Ее звали Диана Воронцова, скоро ей должно исполниться 34 года, хотя я ни за что не дал бы ей больше 26. Она имеет диплом искусствоведа, некоторое время жила за границей, еще какое-то время в Москве, постоянного места работы у нее нет, о чем можно было судить даже не из соцсетей, а из того вольного графика жизни, который она себе позволяла. А уж в ее графике благодаря своей оптике я разбирался хорошо. Каким-то образом она связана с продажей предметов искусства или только живописи, точно я не понял. Но все это было не так важно. Гораздо интереснее было познавать внутреннюю сторону ее жизни: что она ест на завтрак и на ужин, чем занимается перед сном. Потом пришлось узнать и еще кое-что. У моей нежной красавицы есть поклонник.