Лонтано - Жан-Кристоф Гранже Страница 13

Сделал еще несколько шагов в темноте. У него так давно была отдельная спальня, что он уже и не помнил, когда делил спальню на двоих. Ванная. Увлажняющий крем. Несколько долгих минут он втирал его в кожу. Сказал бы ему кто, что когда-нибудь он будет мазать морду чем-то подобным…

Он встал у окна и отодвинул штору. Нет ничего более пустого и пустынного, чем авеню Мессины в этот час. Он посмотрел на свое отражение в стекле. Композиция в стиле Хоппера. Синяя сентябрьская ночь. Свет фонарей. Жесткие ребра тротуаров. И он, стоящий в правом углу картины в подчеркивающем наметившийся живот спортивном костюме от Кельвина Кляйна.

Его ночные сотоварищи уже здесь: мусорщики. Негры, собирающие городские отходы без единого слова, без единого лишнего жеста. Под платанами слышно только пыхтение мусоровоза и скрип тормозов. Каждый год жители квартир, выходящих на дорогу, требовали, чтобы сбор мусора начинался позже, не на рассвете. Каждый раз он делал все возможное, чтобы к ним не прислушались. Пусть не забывают о собственной грязи – и пусть кому-то платят за то, что он ее убирает.

Когда Морван только начинал свою карьеру, его прозвали Чистильщиком, и это имя надолго к нему прилипло. Он подметал у дверей Республики. Он подтирал задницы сволочам. И всегда в молчании. Теперь он об этом сожалел: ему следовало поднимать максимальный шум, чтобы каждый раз разражался скандал, чтобы все эти важные шишки, политики, сильные мира сего были вынуждены глянуть себе прямо в лицо. Вот почему в его квартале рассветные призраки, его подобие, вольны шуметь, сколько им угодно.

Он устроился за секретером – мебель работы Жана Пруве, [29]которую он забрал с очередного места преступления, – и включил компьютер, чтобы проверить мейлы. Ничего нового по «Кэрвереку». Никаких сенсационных сообщений он и не ждал, пока его сын не примется за работу.

Он не знал, чего ждать от этого дела. То ли официальная версия устоит, то ли откроется ящик Пандоры. В обоих случаях фонтан дерьма гарантирован. Но тревожил его главным образом источник информации. Он не сказал всей правды Эрвану. Еще до телекса Морван получил первый звонок – от адмирала Ди Греко, один только голос которого навевал самые худшие воспоминания.

Морвану ни в коем случае не следовало направлять на это дело собственного сына, но он, как всегда, действовал инстинктивно. Вот уже сорок лет ему приписывали сложнейшие расчеты и изощреннейшие стратегии. И ошибались: он всегда принимал мгновенные решения, без всяких колебаний. К тому же хоть этим он был обязан старому служаке – послать лучшего своего человека, то есть Эрвана, свою собственную кровь.

Он перешел к вещам серьезным, к секретным сообщениям. В старое доброе время ему достаточно было снять трубку красного телефона или прочесть несколько анонимных строчек, доставленных агентом. А сегодня он должен соединиться по скайпу с закодированным компьютером, чей IP-адрес был зарегистрирован в Чехословакии, потом набрать многочисленные коды, которые выдавал ему микрокалькулятор после того, как он вводил первое слово пароля. За несколько лет его профессия превратилась в непонятное ответвление информатики и электронной инженерии: агенты проводили бо́льшую часть времени на курсах переподготовки или в телефонных магазинах.

Он добрался до своей закрытой почты. Единственное сообщение, то, которого он ждал: «Конец операции». Лаконичное выражение, означающее, что миссия выполнена. Вот уже месяц, как один говнокопатель, которого он давным-давно знал, некий Жан-Филипп Маро, вел расследование по Франсафрике [30]вообще и по Морвану в частности. Он отдал приказания. Квартира журналиста была перевернута вверх дном, его компьютер промыт, лица, которых он мог расспросить, «предупреждены»; Маро был на верном пути, чтобы откопать кое-какие старые трупы. Морван мог бы ему пригрозить, но того это только подстегнуло бы, мог попытаться купить, но тот бы не дрогнул: Маро не стремился ни к деньгам, ни даже к истине, только к славе и к признанию коллег. Еще Грегуар мог бы его дискредитировать, но и это ничего бы не дало. Кто, как не подонок, сумеет лучше разоблачить другого, себе подобного?

В результате он сказал, как отрубил: уладить проблему «всеми необходимыми средствами». Он любил это выражение Малкольма Икса, [31]хотя предпочитал ему другое: «Уймитесь, парни» – именно это сказал черный лидер убийцам, которые выстрелили в него более двадцати раз.

«Конец операции» – следовательно, опасность устранена. Несчастный случай или самоубийство с предсмертной запиской: проблема была решена окончательно. Перно, его специалист по «попыткам к бегству», конечно же, провел тщательную зачистку касательно заметок и рукописей, убрав все информационные следы. Даже если издатель, кто-то из близких или адвокат был в курсе проекта, никто ничего не сможет доказать, и в любом случае они будут в ступоре от страха.

Ничего больше Морван от своего исполнителя не требовал: он давно перерос возраст деталей. Зато понял одну из неосознанных причин, по которым послал Эрвана в Бретань, – по крайней мере, сына не будет здесь, чтобы докапываться до причин смерти журналиста…

Он снова вытянулся на кровати и закрыл глаза. Веки жгло, к основанию черепа подбиралась мигрень, не говоря о боли в спине. От одной мысли, что кто-то попытался рыться в его жизни, ему становилось не по себе. Он попробовал представить себе, какую главу написал бы о своих молодых годах.

Все началось с насилия. С насилия леваков, разумеется.

1966 год. В двадцать один год Грегуар Морван был убежденным маоистом, с красным уклоном – красным, как кровь. Он отвечал за порядок на митингах, распространял листовки, бил морду тем, кто был не согласен. Морван не был революционером-утопистом, любым долгим речам он предпочитал потасовку. На самом деле он уже тогда ненавидел всех. Фашистов, потому что они говнюки. Голлистов, от которых несет старой Францией. Буржуазию, которая вся прогнила вместе со своими бабками. Пролетариев, которые ни черта не понимают. И даже своих товарищей-гошистов, у которых луженые глотки и пустое место в штанах.

А главное, он ненавидел сам себя. Появившись ниоткуда, без гроша и без диплома, он поступил в полицию простым постовым. Революционер в кепи, со свистком и пелеринкой – картинка не фонтан…

Май 1968-го стал его шансом. Начальство, наслышанное о его гошистских настроениях, предложило внедриться в ряды троцкистов и маоистов. Он послал их в задницу, но само предложение навело его на мысль. Он записался в SAC (Службу гражданского действия), параллельную полицию голлистов. Сборище буянов, отставных военных и откровенных бандюков, снабженных удостоверениями с триколором.