Банда 1 - Виктор Пронин Страница 13

– Пока я вижу только одного тепленького.

– Нехорошо говоришь. Очень нехорошо. Ведь я знаю – совесть тебя, Паша, просто замучает. Ты же спать не будешь, пока не позвонишь и прощения не попросишь за свои несправедливые слова. Но лучше не звони. Считай, что я тебя простил. И надеюсь на взаимность. Ведь я могу надеяться на взаимность?

– Конечно, Виталий. Сказал, будет, значит будет.

– Все, Паша! Бегу! Даже если на том поганом заборе ничего не найду… Да я, знаешь, что сделаю… Со своей куртки соскобы соскоблю! Собственной кровью доски повымажу! Морду свою отвратную в грязи отпечатаю, чтоб легче тебе было злодея изловить! Бегу!

И неловко вскидывая коленки, Худолей побежал какими-то прыжками разной длины – то далеко прыгнет, то чуть ли не на месте остается, но к забору, тем не менее, приближался.

– Крепко же тебя похмелка прижала, – пробормотал следователь озадаченно.

* * *

Возвращался Пафнутьев один. Медленно вышел из переулка, постоял на перекрестке, на том самом месте, где сделал последние свои шаги по земле Николай Пахомов. «Вот здесь у этого киоска и настигла его картечь, как утверждает прокурор Анцыферов – не без ехидства подумал Пафнутьев. Ну, что ж, начальству виднее.»

Была во всем случившемся странность, которая не давала следователю покоя. Он чувствовал, что, найдя ей объяснение, поймет остальное – зачем понадобилось совершать убийство среди бела дня, на глазах прохожих? Какой смысл в этой театральности, вызове, в этом кураже?

Понимаю – решили парня убрать. Заслужил ли, знал ли что такое, чего знать ему было неположено, плохо хранил чужие секреты, неважно. Главное – решили убрать. Но ведь можно его подстеречь и на дальнем перегоне, можно остановить на трассе, в лесу… Вон недавняя история… Какой-то шизик пятерых водителей убил, мстил за что-то оскорбительное. Останавливал машину, просил подбросить на окраину города, садился на заднее сидение. И в момент остановки в безлюдном месте, стрелял водителю в затылок из малокалиберного пистолета. Выстрела почти не слышно, водитель падал на руль, шиз выходил и исчезал.

Здесь же нечто вопиющее, фильмов насмотрелись, что ли? Там на каждом шагу происходит что-то похожее… Неужели подростки? – осенило Пафнутьева. – Да и свидетели рассказывают, что после выстрела они смеялись, выкрикивая что-то озорное…

Но водитель директора – не просто шофер, это доверенное лицо, помощник, хранитель семейных и деловых тайн своего шефа. Вряд ли он мог связаться с какой-то шелупонью, у них не могло быть общих дел, интересов, конфликтов… Но чтобы вот так, с мотоцикла, на ходу, влепить в грудь заряд из обреза, который к прицельной стрельбе вообще не приспособлен… Сноровка нужна. Хладнокровие. Натасканность… Нет, это не подростки. Те увлечены скоростью, самими собой и подружками, которые повизгивают за спиной на крутых виражах.

«В то же время, – продолжал бормотать про себя Пафнутьев, – мы должны признать, что на подобное не идут без предупреждений. Наверняка чего-то от него добивались и лишь убедившись в бесполезности, могли пойти на крайние меры. Если, конечно, это не шалость, не картежный проигрыш, не риск ради риска…»

Оперативники ушли, получив задание. Жена, дети, работа, начальство, автобаза, собутыльники, любовницы, слабости и увлечения – все это должен был проработать Манякин, сам вызвался. Ерцеву достались рокеры, моторынок, дорожники, гаишники. В конце концов, надо плясать от того, что мотоциклисты – люди дорог, и появилась у них последнее время забава – стрелять на ходу из обрезов по дорожным знакам. Вокруг города не осталось ни одного не расстрелянного знака. А в таких случаях происходит неизбежное – рано или поздно шалунам надоедает стрелять по бессловесным жестянкам, хочется кой-чего острее, рисковее.

«Но среди бела дня! – который раз воскликнул про себя Пафнутьев. – Вот загадка! Вот что не вписывается ни в какую схему! Рокерная публика смела и отчаяна в стае, среди своих.» Ему приходилось иметь дело с этими бесстрашными владыками ночных городов – когда они в стае, к ним лучше не подходить, друг перед дружкой выпендриваются. А один на один – и смотреть не на что. Трусоваты.

Есть надежда, что у Худолея получатся снимки протектора. Но они заработают, когда найдется мотоцикл. А это непросто, мотоциклисты носятся без номеров, крадут машины друг у друга, одалживают, меняются колесами, шлемами, колясками…

Что еще? Худолей настрогал с забора щепок – на них могут обнаружиться следы мотоцикла, ворс от куртки, кровь… Но все обретет доказательный смысл лишь с появлением подозреваемого… Вот тогда обследуем его, определим группу крови, с пристрастием осмотрим мотоцикл…

А пока… Полная неопределенность.

Но надо что-то доложить Анцыферову. Мечется, наверно, по кабинету в ожидании новостей. Уж если его потревожили сверху, не успокоится, пока не доложит о победе. Очень любит докладывать о всевозможных свершениях. И правильно, это надежный путь наверх. Пусть о неудачах и срывах докладывают другие. Анцыферов прекрасно знает, что отсвет провала неизбежно ложиться тенью на человека, который сообщил о нем. Не зря древние правители казнили гонцов, приносящих печальные вести.

* * *

По дороге Пафнутьев решил заглянуть еще в одно место – был у него заветный человек, с которым ему было необходимо переброситься несколькими словами, чтобы вернуться в мир естественных понятий, далеких от кровавых происшествий. Это был Аркадий Халандовский, носитель здравого и насмешливого отношения к чему бы то ни было. Если он и приворовывал, то даже с неким чувством правоты, полагая, что обязан это делать, чтобы не выглядеть белой вороной. Он мог быть щедрым и не скрывал того, что это недорого ему обходится. Халандовский знал многих влиятельных людей в городе и далеко не со всеми у него были добрые отношения. Но вел себя осторожно, на рожон не лез, храня чужие тайны и собственное благополучие.

Подойдя к небольшому гастроному, занимавшему первый этаж жилого дома, Пафнутьев воровато огляделся, втянув голову в плечи, сразу сделавшись меньше и зависимее. В магазине, не оглядываясь по сторонам, прошмыгнул мимо продавца и скрылся за тощей картонной дверью. Продавщица покосилась на него, но, видимо, повадки Пафнутьева отвечали ее представлениям о людях своих, надежных, и она даже не спросила, кто он, куда направляется и вообще по какому такому праву проникает на запретную территорию.

А Пафнутьев бочком, бочком, как это делают люди невысокого положения, но пользующиеся благосклонностью торговых, транспортных, гостиничных и прочих служб, мимо ящиков, коробок, банок протиснулся к двери, на которой была прикреплена маленькая фанерная дощечка с надписью: «Директор А. Я. Халандовский». Осторожно толкнув дверь, с выражением шаловливым и самую малость заискивающим, Пафнутьев заглянул внутрь, готовый тут же уйти, если окажется некстати.

– А я – Пафнутьев, – сказал следователь.

– А я – Халандовский, – улыбнулся смуглый мохнатый мужчина. Это была их обычная форма приветствия. Произнося «А я – Халандовский», он просто называл свои инициалы и фамилию. – Заходи, Паша, рад тебя видеть, – полноватый директор, влившийся в затертое кресло, сделал попытку подняться, но тут же снова упал на сиденье. – Что-то давно тебя не видеть? Все ловишь?