На краю - Николай Свечин Страница 13

Миллионка сделалась огромным притоном, недоступным надзору русской полиции. В узких улочках проживало в летние месяцы свыше пятидесяти тысяч человек! Они сидели друг у друга на головах, в жуткой антисанитарии. Многие ни разу не выходили за пределы квартала, поскольку к их услугам все имелось и там: лавочки, публичные дома, парикмахерские, бани, восточные лекари… Внутри этой «владивостокской Хитровки» царили азиатские нравы — жестокие и не терпевшие внимания полиции. Одних только харчевен и кабаков насчитывалось полторы сотни. И в каждой играли в домино, курили опиум и предлагали рабынь. Завсегдатаи жуткого места не боялись облав: проходные дворы, проулки и деревянные галереи поверху позволяли им быстро улизнуть. И количество преступлений тут было запредельно высоким, счет им каждый год шел на тысячи.

В притонах Миллионки находили себе укрытие на зимние месяцы атаманы банд хунхузов. Здесь же много лет изготавливали фальшивые деньги, как китайские, так и российские. Подделывали почтовые и акцизные марки, фабриковали вещи известных фирм, гнали ханшин ^[26], торговали живым товаром. А еще готовили партизанскую борьбу.

Эти слова питерцы попросили разъяснить. Сергей Исаевич напомнил, что в 1910 году японцы аннексировали Корею и установили там оккупационный режим. Многие корейцы приняли его и вполне неплохо уживаются с захватчиками. Но многие решили бороться. Самые активные из несогласных перебрались в Россию и здесь собирают и вооружают партизанские отряды. Которые потом засылают через границу обратно. Базы снабжения, вербовочные пункты, штабы — все прячется на той же Миллионке. Японская разведка шлет сюда своих шпионов, подглядывать за борцами. Те и другие шляются по кварталу и иногда режут друг друга. И вообще, корейцы гораздо злее и опаснее китайцев. С ними вообще никто не связывается. Во время неудавшейся революции пятого года владивостокская чернь решила устроить погром китайцев и заодно поживиться их имуществом. Те в страхе сидели и ждали, когда их начнут резать. Но на границы квартала вышли вооруженные корейцы и объявили, что погрома не потерпят. И вся русская шушера убралась восвояси.

Так вот, семь лет по улицам ходили только русские городовые, а этническая преступность росла. Два года назад китайскую полицию во Владивостоке восстановили. Деньги на ее содержание, как и прежде, давали туземцы. Старшим назначили околоточного надзирателя Порнека. Ему подчинялись десять русских городовых и семь китайцев. Последние получили форму и щеголяли латунными бляхами с надписью «китайский десятник». Служба считалась среди туземцев престижной, от желающих не было отбоя. Десятников, как и их подчиненных, тщательно отбирали. Видимо, в китайской полиции имелось и собственное негласное сыскное отделение. Точными данными об этом Мартынов не располагал: полицмейстер не пускал внутрь посторонних.

Лединг с самого начала проявил к новым подчиненным повышенный интерес. Еще в Порт-Артуре он вошел во вкус азиатских секретов. И привез оттуда трех китайцев-переводчиков, людей алчных и с преступными наклонностями. (На этом месте Мартынов сбился и увел разговор в сторону.) Таков же был и Порнек, земляк Генриха Ивановича по Курляндии. Доверенное лицо своего шефа, Порнек завел в «своей» полиции особые порядки. Такие, что на него тут же посыпались жалобы военному губернатору. Лединг был вынужден заменить приятеля помощником пристава Третьего участка Блуком. Тоже, к слову сказать, курляндцем. Однако надзор полицмейстер оставил за собой. От желтых главную роль играл некий Юйхундэ, старший десятник. Его выбрал лично Лединг и принимал ежедневно один на один. И жалобы на вымогательство денег только усилились.

Тут Мартынов снова сбился и потребовал чаю, всем видом показывая, что разговор пора прекращать. Его очевидно смущали собственные подчиненные, которые то и дело ломились без стука в кабинет с различными бумагами. Особенно нервничал он, когда входил полицейский надзиратель Максюта.

Лыков понял, что не нужно требовать лишнего, и спросил в лоб:

— Лединг не поверит устным показаниям Кувалды? И потребует протокола с его подписью?

— А то и сам захочет провести допрос.

— Малясов не станет откровенничать с полицмейстером. Учитывая репутацию последнего.

— Вот и я об этом, — признался начальник отделения. — И чего тогда стоят его слова, сказанные вам? Пшик.

— Но львиная доля сведений в нашем сыскном деле так и приходит. Вы ведь не сообщаете начальству фамилии ваших осведомителей, когда они приносят что-то важное.

— Стараюсь не сообщать, — уклонился от прямого ответа Мартынов. Питерцы задумались. Что же за дела творятся на краю земли? Неужели полицмейстер Лединг лезет в святая святых, в секретную агентуру?

Но тут опять зашел Максюта с каким-то пустяком. Складывалось впечатление, что он желает знать, о чем так долго главный сыщик беседует с командированными. Лыков не удержался и спросил:

— Вам чего тут надо?

— Так что… срочное отношение.

Статский советник вырвал у надзирателя бумагу, пробежал ее глазами и бросил на стол:

— Чтобы, покуда я беседую с господином Мартыновым, сюда никто не входил. Ясно?

— Э… так точно.

— Выполнять!

Надзирателя как ветром сдуло.

— Он? — спросил Алексей Николаевич.

— Если бы только он один, — вздохнул хозяин.

— Кому вы верите более других?

— Дзениту.

— Кто это?

Мартынов впервые улыбнулся:

— Околоточный надзиратель, прикомандирован к отделению. Порядочный, толковый. Исполняет роль моего помощника — неофициально, поскольку в штате такой должности нет.

— Опять курляндец?

— Да, и потому его мне и подсунули. Но Карл плесом бить ^[27] не стал, а объяснился по-честному. Теперь мы вместе решаем, что…

Он опять замялся, и Азвестопуло продолжил за него:

— …что сообщать начальству.

— Примерно так, — вздохнул коллежский регистратор.

— Сергей Исаевич, что все же говорят ваши осведомители? — как мог сочувственно спросил Лыков. — Неужели ни слова о тех, кто громит кассы?

— Мы подозреваем некоторых, но сведений ноль. Вы вот давеча стращали меня Большим Пантелеем. Если-де он в городе, то у меня большая головная боль. Эка напугали, прости господи… А не желаете узнать, от чего моя голова по-настоящему болит? Где-то во Владивостоке прячутся Ленька Кудрявчик и Петька Грузин.

— Они у вас? — поразился Алексей Николаевич. — Оба?

Он повернулся к помощнику и стал рассказывать:

— Ленька — это Леонид Васильевич Доморацкий, сын судебного пристава Первого Бакинского городского мирового отдела. И атаман шайки убийц. Бежал с Нерчинской каторги и сейчас живет разбоем. А Петька, скорее всего, Роджен Глонти, уроженец села Мелекедури Озургетского уезда Кутаисской губернии. Отбывал на Сахалине каторгу за убийство, вступил в дружину, отличился в боях с японцами и удостоен за храбрость Знака отличия Военного ордена четвертой степени ^[28]. Восстановлен в правах, но остался бандитом. Подозревается во многих крупных преступлениях, входит в близкий круг Нико Ононашвили ^[29], которого ты помнишь по Иркутску.