Поворот к лучшему - Кейт Аткинсон Страница 13

Он купил свой дом три года назад. После переезда в Эдинбург, подписав первый контракт с издательством, он снял маленькую квартирку неподалеку от Ферри-роуд и начал копить на что-нибудь получше. Им владело то же безумие, что и остальными охотниками за недвижимостью, — он кропотливо изучал объявления о продаже и со спринтерской скоростью метался на просмотры домов по вечерам в четверг и днем в воскресенье.

В дом в Мёрчистоне он влюбился, едва переступив порог. В каждой комнате ему мерещились тайны и тени, за витражными окнами угасал туманный октябрьский день. «Роскошно», — подумал он. В его воображении тут же ожили картины прошлого, послышался смех старомодно одетых детей: на мальчиках — школьные картузы в полоску, на девочках — платья с оборками и белые носочки по щиколотку. Они секретничали, обдумывая веселые проказы перед камином в детской. В доме кипела жизнь: горничная прилежно мыла и драила — никакой тебе классовой ненависти, — а иногда подстрекала детей к новым шалостям и сама принимала в них участие. Еще были садовник и кухарка, которая готовила старомодные блюда (копченая селедка, бланманже, картофельные запеканки с мясом). И за всем этим надзирала чета любящих родителей, снисходительных и добродушных, — впрочем, когда проказы заходили слишком далеко, они делались суровы и строги. Отец каждый день ездил на работу в город, где занимался чем-то таинственным в своей «конторе», а матушка собирала подруг на партию-другую бридж и писала письма. Случались и мрачные времена: однажды отца по ошибке объявили преступником или даже шпионом и семью ввергло в нужду (матушка справилась со всем просто великолепно), но потом правда восторжествовала и все вернулось на круги своя.

— Я его покупаю, — заявил он агентше, которая показывала ему дом.

— Как и те десять человек, которые оставили заявки до вас.

Она не поняла, что это «Я его покупаю» не просто озвучивало намерение купить объект недвижимости — осмотреть, поторговаться и заплатить, — то был крик души, не знавшей домашнего очага. После детства, проведенного в переездах из одного военного городка в другой, отрочества в интернате и преподавательского коттеджа в школьном кампусе в Озерном крае, Мартин жаждал обрести собственный дом. Как-то в университете сокурсник подсунул ему тест на словесные ассоциации для своей работы по психологии, и, дойдя до слова «дом», Мартин будто споткнулся о пустоту — оно не вызвало в нем никаких чувств.

Когда Гарри, его отец, вышел в отставку, мать попыталась убедить мужа вернуться в ее родной Эдинбург, в чем потерпела жестокую неудачу, и вместо этого они переехали в Истборн. Оказалось (ничего удивительного), что Гарри совершенно непригоден к штатской жизни, к оседлому существованию в добротном доме ленточной застройки, с тремя спальнями, отделанном изнутри светлым деревом, на тихой улочке в пяти минутах от Ла-Манша. Море оставляло его равнодушным, он каждое утро совершал короткую прогулку вдоль берега, но не для удовольствия, а чтобы поддерживать форму. Все, и особенно жена, вздохнули с облегчением, когда спустя три года после отставки он скончался от сердечного приступа, повздорив с соседом из-за того, что тот припарковал машину у них перед домом.

— Он никак не мог взять в толк, что дорога — общая, — объясняла мать Мартину с Кристофером на похоронах, словно в этом крылась причина его смерти.

У матери не хватило духу уехать из Истборна — она всегда была слабохарактерной, — но и Мартина, и Кристофера тянуло обратно в Шотландию (точно угря или лосося на нересте), и оба поселились от матери как можно дальше.

Кристофер был сметчиком и жил не по средствам в Шотландских границах [24]с женой Шиной (невротичкой и стервой) и двумя на удивление милыми детьми-подростками. Географически братьев разделяло небольшое расстояние, но они почти не виделись. С Кристофером было непросто, в его манере общения с миром виделось что-то неестественное и надуманное, — казалось, он копирует окружающих, надеясь стать для них приятнее и подлиннее, что ли. Мартин уже давно оставил надежду стать как все.

Ни Мартин, ни Кристофер не считали Истборн «домом», матери не хватало индивидуальности, чтобы создать домашний уют. Они говорили друг другу: «Когда собираешься в домину?» — словно само здание обладало натурой посильнее, чем их мать; и притом оно было совершенно безликим — каждые пару лет его перекрашивали в тот же невнятный светло-коричневый цвет, но вскоре стены вновь обретали свой обычный, никотиново-желтый оттенок. Мать была заядлой курильщицей, пожалуй, он мог бы назвать это ее основной чертой. Мартин представлял себе ад как бесконечное дождливое воскресенье в материнском доме: январь, вечные четыре пополудни на часах и запах рагу из говяжьей рульки в непроветриваемой кухне. Табачный дым, жидкий чай, сводящая челюсти приторность глазированных пирожных. В видеомагнитофоне — кассета с «Чисто английскими убийствами».

Мать уже превратилась в трясущуюся старуху, но умирать пока не собиралась. Кристофер, едва сводивший концы с концами, жаловался, что таким манером она вполне может его пережить и, мол, не унаследовать ему половину истборнского дома, по которой плачет его банковский счет.

Мартин навестил мать вскоре после того, как впервые попал в списки бестселлеров, и показал ей «Пятьдесят лучших книг недели» в «Букселлере»: «Алекс Блейк — это я, литературный псевдоним». Он засмеялся, а она вздохнула: «Ох, Мартин», — мол, надо ж быть таким невероятным занудой. Покупая дом в Мёрчистоне, он, возможно, и не был уверен, как сделать так, чтобы просто дом превратился в «домашний очаг», но он точно знал, как делать не нужно.

Кристофер заезжал к Мартину всего один раз, сразу после покупки дома. Встреча вышла неприятная, в основном из-за Шины, настоящей змеи подколодной.

— На хрена тебе такой огромный дом, Мартин? — спросил Кристофер. — Ты ведь живешь один.

— Может, женюсь, заведу детей, — защищаясь, ответил тот, на что Шина тут же гоготнула:

— Это ты-то?

Наверху была маленькая комната с окнами в сад, Мартин наметил ее под кабинет. Ему казалось, что в такой комнате он мог бы написать что-нибудь сильное, с характером, не избитые банальности о Нине Райли, а роман, каждая страница которого была бы пронизана творческой полемикой страсти и разума, — произведение, способное изменить жизнь. Увы, ничего подобного не произошло, более того, стоило ему купить этот дом, как вся жизнь, которую Мартин в нем ощущал, испарилась. Теперь, когда он переступал порог, у него появлялось чувство, что здесь вообще никто никогда не жил, даже он сам. Никаких веселых шалостей. «Веселый» — Мартину всегда нравилось это слово. Если бы у него были дети, он обязательно назвал бы их именами, излучающими веселье, — Санни и Мерри, например. Имя создает человека. Есть что-то особенное в именах, вдохновленных религией: Пейшенс, Грейс, Честити, Фейт. [25]Лучше пусть тебя зовут в честь добродетели, нежели довольствоваться безликим «Мартин». Джексон Броуди — вот хорошее имя. Случившееся не выбило его из колеи («Когда-то я был полицейским»), тогда как сам Мартин переволновался до тошноты. То было не приятное волнение, не участие в веселых шалостях, но участие в «происшествии».