Поворот к лучшему - Кейт Аткинсон Страница 12

Только когда они наконец доехали до новой Королевской больницы на окраине города, он понял, что при нем нет сумки. Мартин помнил, как портфель тяжело прогромыхал по мокрым булыжникам, шлепнувшись на мостовую, но, что случилось потом, понятия не имел. Никакой катастрофы, все данные были предусмотрительно скопированы на крошечный лиловый кусок пластика — карту памяти «Сони» у него в бумажнике, и еще одна дополнительная копия лежала в столе в «офисе». Он представил, как человек, подобравший его ноутбук, открывает папку «Мои документы», читает его книгу, находит ее полным дерьмом, декламирует отрывки друзьям и они все уписываются со смеху, — почему-то человек, подобравший его ноутбук, должен был непременно «уписываться со смеху», а не просто смеяться. И уж точно не хихикать. Свободный от предрассудков среднего класса, не такой жалкий («Ты — просто старая баба», — не раз говорил ему отец), как Мартин, этот человек решил бы, что и жизнь Мартина, и его книги достойны одних насмешек. «Что-то случилось, Берти, — прошептала Нина, балансируя у него на плечах, чтобы получше разглядеть лорда Карстерса в засаженной пальмами оранжерее замка Данрот». Берти — семнадцатилетний помощник Нины Райли, которого она вытащила из трясины браконьерства.

В ноутбуке была и переписка («Большое спасибо за ваше письмо. Очень рад, что вам нравятся книги о Нине Райли. С наилучшими пожеланиями, Алекс Блейк»). Возможно, уписавшись со смеху, незнакомцы найдут его адрес и вернут ноутбук. А может, наведаются к нему в гости и обчистят дом сверху донизу. А может, компьютер переехала машина и загадочная материнская плата уже раздавлена, а жидкокристаллический экран искорежен.

Водитель «пежо» был в полном сознании и ясной памяти. На виске у него вздулась устрашающего вида шишка, словно под кожу запихали яйцо.

— Мой добрый самаритянин, — сказал он женщине-парамедику, кивнув на Мартина. — Спас мне жизнь.

— В самом деле? — Медсестра не знала, верить ли подобной гиперболе.

Водителя «пежо» закутали, как младенца, в большое белое хлопчатобумажное одеяло. С трудом высвободив руку, он потянулся к Мартину.

— Пол Брэдли, — произнес он.

Мартин потряс его руку:

— Мартин Кэннинг.

Он постарался не сдавливать руку водителя «пежо» слишком сильно, чтобы не сделать ему больно, но потом забеспокоился, что рукопожатие оказалось слишком вялым. Когда речь заходила о мужском знакомстве, отец Мартина, Гарри, был непреклонен («Тоже мне Мэри-Эллен Дряблые Ручонки — жми руку по-мужски»). Мартин зря беспокоился — рука у Пола Брэдли оказалась на удивление маленькой и гладкой, а пожатие — жестким и механическим, как у автомата.

Мартин не прикасался к другому человеку уже несколько месяцев, разве что случайно: взял сдачу у кассирши в супермаркете, подержал блевавшего Ричарда Моута над унитазом, когда тот перепил на вечеринке. Неделю назад он помог пожилой женщине сесть в автобус и удивился, как его тронуло прикосновение ее невесомой пергаментной руки.

— Вам бы самому прилечь не мешало, — сказал Пол Брэдли. — На вас лица нет.

— Правда? — Он немедленно почувствовал слабость.

— Неприятное, похоже, было происшествие, — вставила парамедик.

«Происшествие» — так назвала полицейская эту вспышку дорожной агрессии. «Нам нужно будет вас опросить как свидетеля происшествия, сэр». Милое нейтральное слово, вполне может означать «увлекательное приключение». Может, так ему и описывать собственную передрягу: «Да, ну так вот, в России со мной приключилось досадное происшествие…»?

Регистраторша в приемном покое спросила данные водителя «пежо», и Мартин понял, что забыл его имя. Пострадавшего укатили дальше, а сестра посмотрела на Мартина учительским взглядом и сказала:

— Вы не могли бы выяснить? И узнайте его адрес и кто ближайшие родственники.

Отправившись на поиски водителя «пежо», Мартин обнаружил его в отгороженном занавесками пространстве, где ему измеряли давление.

— Извините, — прошептал Мартин, — мне нужны его данные.

Водитель «пежо» попытался сесть, но медсестра мягко толкнула его обратно.

— Приятель, возьми у меня в куртке бумажник, — сказал водитель «пежо», поверженный навзничь.

В углу на металлическом стуле висела черная кожаная куртка. Мартин осторожно залез во внутренний карман и достал бумажник. Было что-то странно интимное в том, чтобы лазить по чужим карманам, словно он воровал от нужды. Куртка была из дорогой, мягкой кожи. «Ягненок», — догадался Мартин и подавил в себе желание надеть ее и ощутить себя в чужой шкуре. Он помахал сестре бумажником, мол, нашел, что искал, и больше ничего не замышляет, и она мило ему улыбнулась.

— Присмотреть за вашей сумкой? — спросил он у водителя «пежо»; сумка — портплед — приехала вместе с ними на «скорой».

— Спасибо, — ответил тот, и Мартин решил, что согласие получено; почти пустой на вид портплед оказался удивительно тяжелым.

Регистраторша тщательно изучила содержимое бумажника. Полу Брэдли было тридцать семь лет, он жил в Северном Лондоне. В бумажнике оказались водительские права, пачка двадцатифунтовых банкнот и квитанция из «Эйвис» на прокат «пежо». И ничего больше — ни кредитных карт, ни фотографий, ни клочков бумаги с записанными наспех телефонами, ни чеков, ни билетных корешков. Ни намека на ближайших родственников. Мартин предложил на эту роль себя, и регистраторша возразила: «Вы даже не знали, как его зовут», но все же написала на бланке: «Мартин Кэннинг».

— Пресвитерианец? — спросила она, на что Мартин ответил:

— Он англичанин. Напишите лучше «англиканец».

Интересно, какая официальная церковь в Уэльсе?

Он понятия не имел.

Больница больше напоминала вокзал или аэропорт, место остановок и пересадок, а не пункт назначения. Там было кафе и магазин, скорее даже небольшой супермаркет. Ничто не указывало на то, что где-то здесь есть больные.

Он уселся ждать в приемном покое. Надо уж довести дело до конца. Пролистал от корки до корки «Старинные дома» и «Хелло!», оба трехлетней давности. Ему вспомнилось, как он где-то читал, что гепатит С может долго жить вне человеческого тела. Вирус можно подхватить, просто дотронувшись до чего-нибудь — дверной ручки, чашки, журнала. Эти журналы старше самой больницы. Должно быть, их сложили в коробку и перевезли сюда из старого здания на Лористон-плейс. Мартин был там как-то в отделении скорой помощи, когда мать ошпарила руку, в кои-то веки удосужившись его навестить. Это единственное, что ей запомнилось, — не поездка в Хоуптаун-хаус, где они наслаждались пейзажем и пили чай, не обед в «Помпадуре» в отеле «Каледонский», не посещение Холирудского дворца — только как она облилась кипятком из чайника. «Из твоего чайника», — подчеркнула она, будто Мартин нес прямую ответственность за температуру кипения воды.

Тамошнее приемное отделение — грязь, старые, провонявшие мочой стулья — было как из Третьего мира. Мать увели в смотровую, за бледно-зеленые шторы в засохших пятнах крови. Теперь в старой больнице, помимо всего прочего, еще и квартиры. Странно, что кому-то хочется жить там, где раньше люди умирали и мучились от боли или изнемогали от скуки в очередях поликлиники. Сам Мартин жил в викторианском особняке в Мёрчистоне, и на месте его дома, скорее всего, раньше было поле. Жить там, где раньше было поле, а не морг или операционная, как-то поприятней. Хотя сейчас всем на это плевать — охота за жильем в Эдинбурге перебивает все остальные инстинкты. На прошлой неделе в газетах писали про купленный за сто тысяч фунтов гараж. Мартин решил, что в нем наверняка собираются жить.