Гроб хрустальный - Сергей Юрьевич Кузнецов Страница 12

Дела обстояли хуже некуда. Это Емеля понял уже на следующее утро, но два дня прошло в попытках убедить себя, что можно отыграть назад или хотя бы оттянуть неизбежное. Он пытался связаться с Крутицким или уговорить заказчика подождать еще пару дней — тщетно. Надежды не было; не только Емеле, но и всем в офисе было ясно, что это конец. Деньги исчезли. В одном из звеньев хитроумной цепочки, выстроенной Абрамовым, случился сбой — неважно, случайный или намеренный. И теперь, вместо комиссионных, на которые они рассчитывали, на фирме повисал долг в полмиллиона долларов — сумма, для небольшой компании вроде "Лямбды плюс" невообразимая. Будь Абрамов в офисе, он бы добрался до Крутицкого и понял, что происходит на самом деле. Но сотовый Абрамова молчал, и липкий страх постепенно затоплял Емелин живот, точно фантастичееская капля из старого фильма, что росла и росла, пока не поглотила весь мир.

К вечеру третьего дня пришло спокойствие. Емеля знал, что скрыть случившееся не удалось. Когда вернется Абрамов, надо будет разбираться с долгом — а пока можно только радоваться, что ни Ирки, ни Кости с Емелей нет: он слишком хорошо помнил истории о людях, спешащих выбить долг быстро и бессмысленно, не давая должникам возможность его отработать.

На всякий случай он вчера достал из сейфа пистолет, купленный ими с Абрамовым еще в кооперативные годы. Патроны валялись дома на антресолях, вечером он их достал и зарядил оружие, которым толком и пользоваться не умел. Когда рукоятка пистолета легла в ладонь, Емеля неожиданно обрадовался. По крайней мере, если они придут, он их встретит с оружием в руках. Смешная мальчишеская радость тридцатилетнего мужчины, в детстве посмотревшего все гэдээровские фильмы с Гойко Митичем и все французские — с Аленом Делоном. Как они пели в школе, "и тяжелый АКМ наперевес". А еще: "я и верный мой друг карабин". Емеля взвел курок и прицелился в зеркало, сказав себе: "Еще не вечер, друг, еще не вечер".

Вместе с патронами он нашел на антресолях альбом выпускного класса — кожаный, с эмблемой пятой школы на обложке. Валерка Вольфсон тогда еще пошутил, что лучше бы золотом написали "КУРЯНЬ — ДРЯНЬ", негласный девиз их школы, проклятие Курянникову, директору, которого прислали из РОНО после чудовищного погрома 1972 года. Ни Вольфсон, ни Емеля никогда не видели вышедшего на пенсию Куряня, но твердо знали: когда Высоцкий поет, что в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке, он имеет в виду именно эту надпись. Во всяком случае, так говорили выпускники, побывавшие в Париже.

Альма матер, альма матер. Вот они все, по алфавиту. В лыжных курточках щенята и всего одна смерть. Все 35, точнее 36 человек. Виктор Абрамов — еще в очках, не в линзах, с лицом типичного умника, отличника-хулигана, классического персонажа матшкольного фольклора. Глеб Аникеев, уже полнеющий, с полуулыбкой, тогда казавшейся нагловатой, а сегодня — скорее, нерешительной. Валера Вольфсон, напротив, улыбается широко, словно знает, что через десять лет окажется в Америке, где положено улыбаться. Феликс Ляхов, единственный из всей компании, кто уже тогда выглядел мужчиной, мужиком, с прищуром и вполне заметными усиками. Светка Лунева, еще не растолстевшая после двух детей, но с тем же видом — не то погружена в себя, не то просто дурочка. Ирка — довольная, улыбчивая, та, какой он ее и полюбил через три года, встретив первого сентября в школе. Оксана — сосредоточенная, задумчивая брюнетка, в которую он был влюблен в седьмом классе, когда они все только собрались. Она казалась ему романтической героиней, но к десятому классу это прошло: Марина вытеснила из его сердца всех женщин — и надолго. А вот и он сам, Миша Емельянов, простодушно радостный, явно не подозревающий, что через дюжину лет будет рассматривать этот альбом, чтобы не думать о долге в полмиллиона долларов. Да скажи кто тогда — он бы только рассмеялся. Откуда полмиллиона, когда и 20 копеек на мороженое не найти. Марина Царева, первая красавица. Кто бы мог подумать, что все так обернется… через столько-то лет.