Флорентийские маски - Роза Планас Страница 12

– Вы читаете мне десятую главу произведения Коллоди, вот только мне почему-то показалось, что в вашем исполнении я воспринимаю этот текст несколько иначе, чем раньше. Похоже, у вас еще есть немало секретов, которыми вам предстоит со мной поделиться.

Последние слова он произнес не слишком уверенно, прекрасно отдавая себе отчет, что полностью доверяется этой женщине, о которой ему было известно лишь то, что она явно взбалмошная и, по всей видимости, невероятно капризная. Андреа тем временем взяла его ладонь в свою руку и, поднеся ее к губам, поцеловала. Федерико вздрогнул и даже слегка отпрянул, напуганный столь неожиданным поступком. Тем не менее он не мог оставаться безучастным, глядя в эти большие печальные глаза, которые смотрели на него не мигая.

– Не знаю, в какую игру ты играешь со мной, Коломбина, но мне хотелось бы иметь тебя в качестве садовницы в тайных садах угольщиков…

Не договорив фразу, Федерико подался вперед и прижался к Андреа, уже распахнувшей ему свои объятия. Он закрыл глаза, чтобы не видеть в ее глазах отражения собственного недоверия. Он никогда не был большим специалистом по части импровизаций на любовные темы. Неожиданных, бурно развивающихся романов в его жизни почти не случалось. Эта встреча, которой он не искал, в одно мгновение увлекла его, подавив всю способность к сопротивлению. Все оборонительные редуты сдавались один за другим, все резервы просто сгорали в бесплодных попытках держаться подальше от обрушившегося на него удовольствия. Коломбина была невероятно изящна, ее тело несло в себе все те крохотные недостатки, которые стройность предлагает миру наряду с щедрым набором роскошных достоинств. Федерико поймал себя на том, что думает о творческой мощи Верди, создавшего средствами музыки образ «Bella figlia dell'amore…». [15]Дождь разбивал отражение на мелкие осколки. Федерико понял, что его почему-то покинул вечный спутник – чувство бренности всего происходящего с ним. Он никогда не был особенно обходителен с окружавшими его женщинами, никогда не умел ухаживать за теми, к которым его тянуло. Работа в университете предлагала ему шикарный выбор кандидаток самого разного возраста, но он всегда бежал от возможной близости с кем-либо из студенток, старался избегать признаний со стороны коллег и как огня боялся интриг женщин, готовых лечь в любую постель, лишь бы подняться на очередную ступеньку лестницы, по которой им порой удавалось взойти на очень высокие, кажущиеся недоступными вершины. Федерико всегда дистанцировался от всякого рода служебных романов и даже не откликался на призывы коллег поучаствовать в абсолютно невинном флирте. В результате он заработал себе славу убежденного холостяка, и более того, на кафедре, а порой и на всем факультете время от времени возникали слухи о его тщательно скрываемой склонности к гомосексуализму. Коломбине же удалось за несколько минут открыть в его жизни новую, до той поры скрытую от посторонних глаз страницу – Федерико почувствовал себя актером, вышедшим на сцену после долгих лет творческого простоя.

Даже потом, спустя много времени, Федерико не смог восстановить в памяти, как долго продолжался этот сон. Наконец он понял, что остался в зале один и не то сидит, не то полулежит на ковре, глядя в огонь камина. Его ботинки лежали где-то в стороне, а белоснежная рубашка, казалось, выдержала неравный бой с целой стаей разгневанных фурий. Он вспомнил, что должен поужинать со старым Винченцо, но тот, к счастью, еще не успел вернуться. Федерико вдруг осознал, что внезапное исчезновение пожилого актера было срежиссировано заранее. Таким образом тот приносил своего гостя в жертву очередному капризу обожаемой дочери. Прикидываться и изображать что-либо перед кем-либо не было никакой необходимости. Это избавило Федерико от столь знакомого ему чувства неловкости из-за случившегося. Более того, он поймал себя на том, что непроизвольно приглаживает волосы, пытаясь привести себя в порядок, и одергивает изрядно помятую рубашку. После недолгих поисков ему удалось отыскать ботинки, оказавшиеся неподалеку от батареи. Федерико вполне хватило нескольких минут, чтобы хотя бы в какой-то степени вернуться в привычный образ – несколько занудного преподавателя. Как раз в это время распахнулась дверь и в зал даже не вошел, а влетел Винченцо де Лукка, двигавшийся и говоривший с несвойственной его возрасту прытью и энергией:

– По-моему, давно пора ужинать. Что скажете? Лично я считаю вино необычайно полезным, и особенно в дождливую погоду: промокшее горло обязательно нужно согреть. Предлагаю открыть кьянти и еще немного поговорить о вашем деревянном друге.

Федерико улыбнулся, почувствовав себя гораздо более уверенно, чем раньше. Между ним и старым Винченцо возникло что-то вроде заговорщического взаимопонимания. Он прошел вслед за бывшим актером по коридору с восьмью дверями и вскоре оказался в столовой, окна которой выходили в небольшой дворик. Стол уже был накрыт, а кьянти вакхического цвета просто просилось в бокал.

Застолье затянулось несколько дольше, чем предполагал Федерико; вино – с тонким и в то же время насыщенным вкусом, с пронзительной горьковатой ноткой, требовавшей вновь и вновь припасть к бокалу, – освободило Федерико от условностей, призывавших его к осторожности и благоразумию.

– Винченцо, мой друг, я никогда не был карбонарием, но уверяю вас, что теперь мы с вами как братья. Никогда и ни с кем мне не удавалось подружиться так быстро, как с вами. Ни в одном доме я не чувствовал себя так хорошо в качестве гостя.

Пожилой актер рассмеялся, выслушав эти искренние слова молодого преподавателя, и, перехватив инициативу в разговоре, привлек внимание Федерико неожиданным заявлением:

– Интуиция мне подсказывает, друг мой, что вы хотите стать посвященным. Но не торопитесь, всему свое время. Пиноккио забыл об осторожности и попал в ловушку из-за собственного любопытства. Прежде чем кандидата примут в члены братства, ему предстоит пройти множество испытаний. Дочь подтвердила мои предположения о том, что вы смогли бы стать настоящим добрым братом, но нам следует дождаться решения, которое примет наш общий главный судья – время.

Федерико не понимал, о чем ему толкуют, но предпочел промолчать и не расспрашивать собеседника. Андреа – Коломбина куда-то исчезла и за все время ужина даже не появилась в столовой. Ее отсутствие было не по душе Федерико. Ему очень не хотелось уходить из дома амеров, не попрощавшись с девушкой. Винченцо еще целый час вел разговор на какие-то банальные темы, до которых Федерико не было никакого дела. Впрочем, в сбивчивых речах старого актера время от времени слышались намеки на некие признания, которые в очередной раз разжигали в душе его собеседника надежду узнать наконец хотя бы часть таинственной истории, которую скрывал загадочный череп, по всей видимости в самом деле принадлежавший Пиноккио.

Антонио лежал на шикарном диване в стиле «баухаус», стоявшем в гостиной роскошной виллы, принадлежавшей его отцу. Особняк находился в небольшом поселке под названием Сересас, неподалеку от Мехико. Антонио специально попросил у отца разрешения съездить на виллу, чтобы покопаться в редких и порой весьма странных старинных лентах, составлявших гордость собранной здесь фильмотеки. Гостиная – просторное помещение со множеством стеллажей, полки которых были закрыты стеклами, – располагалась в лучшем крыле виллы, построенной в колониальном стиле. Антонио не часто бывал здесь: в основном вилла находилась в единоличном распоряжении его отца, который покидал ее, лишь отправляясь путешествовать. На этот раз Антонио сообщил отцу, что ему нужно просмотреть кое-какие старые документальные и, вполне возможно, художественные фильмы, разыскать которые можно было лишь в столь полной, тщательно подобранной коллекции. Отец, которому интерес сына к главной его страсти пришелся по душе, не заподозрил ничего неладного и предоставил ему полную свободу действий. Актер уже давно смирился с демонстративным безразличием Антонио как к его творческой судьбе, так и к его увлечениям. Нет-нет, он никогда не старался активно влиять на вкусы и убеждения сына, но это безразличие к его артистической карьере порой заставляло отца жалеть, что других детей у него нет и уже не предвидится. Для того чтобы обратиться к отцу с необычной просьбой, Антонио явился к нему в кабинет и, задав разговору непривычно доверительную интонацию, пожаловался, что скучает по матери. Бывшая супруга отца Антонио была англичанкой, родом из Бирмингема. В свое время у нее хватило душевной черствости раз и навсегда уехать из Мексики обратно на родину, оставив сына на попечение отца. Антонио было тогда шесть лет. Он прекрасно знал, что отец чувствует себя виноватым и признает свой брак непростительной ошибкой. Такие эмоции не могли не подействовать на отца: он ясно видел в характере сына черты, унаследованные от матери, – безразличие к окружающим, постоянную неудовлетворенность во всем, что касалось материального достатка, свойственную людям, не заработавшим богатство самостоятельно, а дорвавшимся до того, что было создано чужими руками. И мать Антонио, и его самого отличала некоторая глухота и слепота их собственных чувств. Впрочем, то, что прорывалось из их душ наружу, неизменно вызывало недоумение и даже отторжение у окружающих. Отец Антонио был человеком успешным, а его сын пока что не создал ничего самостоятельного, да и, похоже, не слишком к этому стремился. Отец был одним из немногих актеров – уроженцев Центральной Америки, сумевших покорить не только аудиторию своего родного континента, но и всю Европу. Тем не менее Антонио прекрасно знал ахиллесову пяту этого человека, вызывавшего восхищение миллионов зрителей и сотен, даже тысяч людей, знавших его лично. Этой ахиллесовой пятой был не кто иной, как он, его сын, Антоньито, как называл его отец, пытаясь выразить болезненную нежность, которую испытывал к собственному отпрыску. Постарев, знаменитый актер остался в одиночестве. Его слава не померкла, но удалилась на покой, под своды уединенной виллы в поселке Сересас. Человек, чья улыбка и чувство юмора когда-то приводили в восторг полмира, коротал вечер за вечером в тишине и гордом одиночестве.