Мода в саване - Марджери Эллингем Страница 12

Одно дело — верить во что-то, но совсем другое — когда твое мнение подтверждают официально и ставят на него печать.

После того как в холодном и мрачном уэллферийском клубе сконфуженный староста присяжных заявил, что они с коллегами уверены, что скелет, найденный в саду Ивс-холла на Шелли-роуд, принадлежит Ричарду Портленд-Смиту, принявшему смерть от собственной руки (которая вначале сунула дуло револьвера ему в рот, а затем спустила курок), и что, по их общему мнению, он сотворил с собой такое, находясь в помрачении рассудка, мистер Кэмпион ощутил, как по залу прокатилась волна облегчения и удовлетворенного согласия, что стало свидетельством того, что под делом как бы подвели черту.

Кэмпион и его друг и коллега устроились на стульях, расставленных вдоль стены бывшего армейского коттеджа. Сцена, развернувшаяся перед ними, была одновременно печальной и очень знакомой. Это был коронерский суд во всей своей красе, то немногое, что сохранилось в судебном процессе с давних времен. Погиб человек, и девять его соотечественников собрались на общинных землях их родины, чтобы вместе выяснить, как с ним могло случиться такое несчастье. Здесь не было места ни красивым словам, ни юридическим витиеватостям, призванным расцветить сухой судебный процесс. Свидетели проследовали к столу в форме буквы «Т» и застенчиво промямлили свои показания; присяжные флегматично выслушали их и удалились в тесную гардеробную за сценой, на которой весной проходили Консервативные концерты, а потом вернулись со смущенным и недовольным видом, чтобы огласить свой вердикт.

Розовощекое лицо коронера было испещрено пятнами, он нервно ерзал в кресле и в целом, к сожалению, выглядел так, словно не привык к подобным мероприятиям. Он послал застенчивый взгляд четверым журналистам, расположившимся за дальним концом стола, словно надеялся получить их похвалу или хотя бы какой-нибудь знак того, что «все в порядке», и вновь вернулся к разговору с присяжными.

Свидетели, подпиравшие стены вместе со своими приятелями, потянулись на выход, и инспектор подошел к соседу мистера Кэмпиона, чтобы договориться о похоронах. Он не проявлял особой деликатности, но держался очень дружелюбно и без лишних церемоний объяснил своим приятным кентским баском, что хозяину сарая, где сейчас лежат останки, некуда поставить тележку, и с нее того и гляди начнет облезать краска. Кроме того, он сообщил, что один из присяжных, строитель, заправляет местным похоронным бюро и вот-вот освободится, так что все можно устроить прямо сейчас.

Пока решались все эти печальные вопросы, у мистера Кэмпиона была возможность поразмышлять о путях, которыми пришли к выводу о самоубийстве солидные и здравомыслящие присяжные, облаченные в воскресные костюмы и увешанные медалями за победы при игре в дротики.

Опознавание тела заняло четверть часа, и это было самое увлекательное время за все утро. Вначале завернутые в бумагу серо-зеленые лохмотья, заплесневелый бумажник, забитый выцветшими банкнотами и визитками, и ржавое ружье опознали портной и слуга покойного. Затем пришла очередь куда более отталкивающих показаний самоуверенного маленького дантиста, который отбарабанил свой послужной список и засвидетельствовал, что пломбы в останках челюсти поставлены его рукой и соответствуют его записям о зубах Портленд-Смита. На смену ему пришел патологоанатом графства, подробно описавший рану и высказавший предположение о времени, в течение которого тело могло пролежать необнаруженным.

Наконец к столу подошел спутник мистера Кэмпиона. Он держался очень прямо, а свет из высокого окна падал как раз на его шелковистые белые волосы, выглядевшие несколько театрально. Он заявил, что, насколько ему известно, у его сына не было причин кончать жизнь самоубийством. На этом все и завершилось. Коронер подвел итог, и присяжные потянулись на улицу. Ричард Портленд-Смит вышел из жизненной гонки, хотя никто не знал почему и что этому предшествовало.

Мистер Кэмпион и его спутник отправились в гостиницу, где их ждал обед. Солнечный свет был прозрачным и ярким, и, как это обычно бывает летом, каждый поворот, казалось, сулил какие-то необычайные радости.

Портленд-Смит не выказывал желания поговорить, Кэмпион тоже молчал. Украдкой поглядывая на сэра Генри, он решил, что тот очень хорошо держится.

В своей сфере Портленд-Смит-старший был весьма крупной фигурой. В больнице на юге Лондона он был трудолюбивым божеством, и каждые полчаса его времени отводились какому-нибудь отдельному и необыкновенно важному занятию. Возможно, это было первое за двадцать лет утро, когда он был занят личными делами, а не работой.

Как многие великие врачи, он замечательно выглядел, был очень силен физически и, хотя ему было уже под семьдесят, двигался энергично и решительно. Сэр Генри молчал, пока они не устроились в алькове большой гостиной, где после недавнего ремонта все еще пахло креозотом и свежей штукатуркой. Было тихо. Они пришли рано, и вокруг них стояли пустые столики — несмотря на явные попытки придать им изысканность, выглядели они неказисто и провинциально.

— Довольны? — Пожилой джентльмен посмотрел Кэмпиону в глаза. Он снял очки, и взгляд его холодных, но по-своему красивых серых глаз приобрел то беззащитное, умоляющее выражение, какое часто можно увидеть у людей, вдруг лишившихся защиты линз.

— По-моему, вердикт был справедливый.

— Помрачение рассудка?

Кэмпион пожал плечами.

— А что это на самом деле значит? — беспомощно произнес сэр Генри. — Ничего. Обычная формулировка, чтобы обойти сложности, связанные с христианским погребением.

В вопросе прозвучала горечь, неожиданная для пожилого человека. Кэмпион внезапно подумал, что вечно занятые люди дольше сохраняют не только молодость, но и свойственные ей предрассудки и заблуждения. Он приготовился выслушать гневную проповедь о ханжестве закона и Церкви, но ничего подобного не произошло. Сэр Генри уперся локтями в стол и закрыл лицо ладонями. У него были изящные, заметно удлиненные кисти человека, не привыкшего к физическому труду, и Кэмпион вспомнил, что сэр Генри — не хирург.