Приступить к ликвидации - Эдуард Хруцкий Страница 11

— Приносил… Конфеты… Шоколад… Вино… Недавно несколько банок консервов. Он получает все это за концерты.

— Пусть так, пусть так. Да вы пейте чай, он, наверное, совсем остыл, — улыбнулся Данилов.

Он смотрел на эту славную девушку и думал о том, сколько раз она смотрела кинофильмы «Цирк», «Машенька», «Горячие денечки». Как ей хотелось стать такой же, как Любовь Орлова и Окуневская. Наверное, она ходила в самодеятельность.

— Кстати, Лена, вы участвовали в самодеятельности?

— Вы знаете, Иван Александрович, я даже училась в драмстудии театра.

— Это, кажется, на площади Журавлева?

— Да. Потом война, эвакуация. Мне предложили уехать, но я пошла на трудфронт. Сейчас работать надо.

— Это вы правы. Только если у вас талант, вы могли бы много пользы принести.

— У нас в типографии есть группа девчат, мы организовали концертную бригаду. В свободное время ездим по госпиталям, выступаем перед ранеными.

— Подождите, я вам горячего чая подолью. Лена, когда Гостев попросил вас принести шрифт?

— Месяц назад, до Нового года. Я не придала этому значения. Потом он опять завел этот разговор и сказал, какие именно литеры ему нужны.

— А для чего, он говорил?

— Сказал, что приехал Охлопков, организует новый театр. Особый фронтовой театр. Им надо напечатать программы, а литер некоторых нет.

— А печатная машина?

— Он сказал, что в театре есть «бостонка».

— Гостев обещал устроить вас в театр?

— Лена, вы должны нам помочь. Позвоните Соломону Ильичу и попросите Гостева встретить вас завтра, скажите, что все готово.

— Хорошо.

Никитин

Ничего нет хуже, чем ждать да догонять. Люди делом занимаются, а здесь сиди карауль телефон да этого Соломона.

Никитин сидел на диване. На голове обручи наушников. Тоненький проводок шел к телефонному аппарату. Телефон висел в коридоре на стене.

Хозяин дома, Соломон Ильич Коган, оказался портным. Лет ему было под семьдесят, поэтому к приходу оперативников он отнесся философски.

— Я в вашем МУРе знал одного человека, он допрашивал меня еще при нэпе. Занятный был мужчина.

— А вы, папаша, — прищурившись, спросил Никитин, — и тогда с блатными дело имели?

— Я, молодой человек, имел дело со всякими. Я закройщик, а хорошо одетыми хотят быть все: и директора трестов, и актеры, и, как вы выражаетесь, блатные.

— У вас, папаша, нет правового самосознания.

— Чего нет, того нет, молодой человек. Зато есть руки.

— Я в Туле тоже одного рукастого знал, так ему тридцатку нарисовать — раз плюнуть.

— Каждый знает тех, кого знает, — таинственно и непонятно сказал хозяин и пошел в комнату кроить.

В квартире томились еще два оперативника и парень из отдела оперативной техники. Про Гостева хозяин сказал, что это очень милый человек, артист Москонцерта. Шил у него пальто, а потом попросил разрешения дать его телефон девушке Лене.

— У него кошмарная личная драма, — пояснил хозяин, — жена истеричка.

Соломон Ильич, что-то напевая, кроил. Оперативники томились, техник занялся делом, начал чинить электрический утюг, а Никитин рассматривал старые журналы мод.

До чего же хороши там были костюмчики. Брючки фокстрот, пиджаки с широкими плечами и спортивной кокеткой.

Надеть бы такой габардиновый светло-песочный костюм да пройтись по Туле. Смотрите, каким вернулся в родной город Колька Никитин.

Время шло. Телефон звонил редко. Хозяин говорил с племянницей, потом позвонила Лена и назначила Гостеву свидание утром у проходной. Долго Соломон Ильич говорил с каким-то капризным заказчиком.

Положив трубку, хозяин хитренько посмотрел на Никитина и сказал:

— Вот что, молодые люди. У меня есть картошка и лярд. Мы сейчас все это поджарим и поедим. А то вы с голоду умрете. И чаю попьем. Пошли на кухню.

Белов

— Ну, Толик, — сказал Кузин, — как дальше жить будем?

Они сидели в кабинете Кузина, электричество горело вполнакала, поэтому капитан зажег керосиновую лампу-трехлинейку. Кочан молчал, шмыгал носом, вздыхал. Предательство бабки здорово подломило его. Возможно, именно сейчас он задумался над словами Кузина. Белов не вмешивался пока. Пять минут назад ему привезли фотографию Олега Гостева.

— Так что, Толик?

— Торговал я, конечно, — шмыгнул носом Кочан, — так жизнь такая.

— Что ты про жизнь-то знаешь? — Кузин встал, по стенам метнулась его сломанная тень. — Люди ее, эту жизнь, на фронте защищают, а ты? Наш, советский пацан, своих сограждан обираешь. Как это понимать, Толик?

— Да я разве… Я что… Боюсь я его… И все пацаны боятся…

Белов положил перед Толиком фотографию убитого. И по тому, как задрожали руки задержанного, как заходило, задергалось лицо, Сергей понял — знает.

— Знаешь? — резко спросил Белов.

— А кто его? Артист?

Белов протянул фотографию Гостева:

— Этот?

— Он… Женька Артист… Это он Витька? Ну, ему не жить…

— Кто такой Витек?

— Кличка у него Царевич. Не московский он. Из Салтыковки. Он от деловых к Артисту приезжал.

— Фамилия Артиста?

— Не знаю.

— Где живет?

— Не знаю. Он ко мне сам приходил. Говорил, где товар взять, деньги забирал.

— Твои дружки его знают?

— Видели.

— Они тоже работают на него?

— Через меня.

— Когда должен прийти Артист?

— Не знаю.

— Выйди, Толик, в коридор.

— Ну вот что, Евгений Иванович, — сказал Белов голосом не терпящим возражения, — раз я старший, то мое решение такое. На квартире Кочана сажаем засаду. С утра сориентируй всех. Покажи карточку Артиста.

Данилов

Вячеслав Андреевич теребил руками шапку.

— Да вы успокойтесь, чего волнуетесь, — улыбнулся Данилов.

— А вас в МУР вызывали? — внезапно спросил Шумов.

Вопрос был настолько неожиданный, что Иван Александрович на секунду растерялся даже. Потом, представив себе ситуацию, расхохотался. Шумов тоже улыбнулся, но грустновато.

— Нет, — ответил Данилов, — не приходилось мне.

Ему положительно нравился этот худощавый, сдержанный человек. Одет был Шумов в хороший костюм, сорочка на нем была заграничная. Над карманом пиджака были нашиты две полоски за ранения — золотистая и красная.