Проксима созвездия Лжи - Аркадий Гендер

Мать всю жизнь проработала на Люблинском литейно-механическом, да на вредном производстве и здоровье сохранила, пожалуй, только чудом. Но даром ничего в этой жизни не проходит, и долгожданную в семье Рюхиных дочку Антонина Васильевна родила семимесячной, очень слабенькой и по образному определению доброй акушерки в роддоме «немножко недоделанной». Мать акушерку чуть не прибила, и несмотря на то, что та была не так уж и не права, нарадоваться не могла на девочку, отказывалась отпускать от себя, постоянно приговаривая: «Доча ты моя, доча ненаглядная!» С тех под и на долгие годы так и приклеилось к ней в семье — Доча, да Доча.

***

Федор проснулся сам и как-то сразу. Пару минут он еще лежал с закрытыми глазами, ожидая, что вот-вот раздастся истошное верещание сволочного будильника, но тот почему-то включаться не спешил. Федор открыл глаза. Пробивающийся сквозь неплотно задернутые шторы рыжий лучик фонаря со стройки напротив слегка рассветлял кромешную темь февральского утра и позволял, хоть и не без труда, рассмотреть стрелки на циферблате. Удивительно, но до столь же ненавидимого, сколь и неизбежного подъема было еще почти полчаса. Это тем более поражало, потому что сна не было ни в одном глазу. А ведь по отношению ко времени смены сна и бодрствования Федор был «стопроцентной совой», и даже не помнил, когда в последний раз его разбирало в такую рань и так легко освобождаться от сладких уз Морфея. Такое бывало разве что в детстве, когда наутро предстояло что-то долгожданное, от одного предвкушения чего сладко замирало сердце. Например, поход с отцом на рыбалку. Или отъезд к бабушке в деревню. Федор улыбнулся воспоминаниям и тому, как же, по сути, мало в чем-то меняется, взрослея, человек! Ведь и сегодня в его, Федора Ионычева, жизни, может произойти нечто значительное и очень, очень давно ожидаемое, — отсюда и утренняя бессонница.

Но все равно вставать так рано ярко выраженных причин не было, и с намерением коль уж не поспать, то просто понежиться в теплой постели, Федор повернулся на другой бок. Его рука привычно обхватила талию Ирины. Жена спала в своей любимой позе — на боку, свернувшись калачиком, с головой зарывшись под подушку. Ночнушка на ней задралась, и ладонь Федора наполнилась горячим теплом ее тела. Десять с лишним лет, прожитых в браке, ровным счетом ничего не изменили в отношении Федора к жене, — он все так же любил и хотел ее. Вот и сейчас прикосновение к острому выступу Ирининого бедра отозвалось в нем мощным приступом желания. Как с крутой горки, пальцы Федора заскользили по атласно-гладкой коже ее живота вниз и зарылись в густую поросль шелковистых волос на лобке. Ирина вздрогнула, просыпаясь. Секунду, видимо, соображая, что происходит, она была все так же неподвижна, потом из-под подушки раздался ее разгневанный шепот:

— Ты что, Ионычев, рехнулся? Который час? Отстань, я спать хочу!

С этими словами Ирина решительно сбросила с себя мужнину руку и натянула на бедро подол ночнушки. Федор затих, еще минуту лежал, прижимаясь к безучастной Ирине всем телом, потом вздохнул, и отвернулся. Делать нечего, нужно было вставать.

Федор вылез из-под одеяла, будучи готовым, как обычно, зябко содрогнуться всем телом, но в спальне было на удивление тепло. Пожалуй, даже градусов восемнадцать. То ли сменился обычно садящий прямо в окна северный ветер, то ли коммунальщики, сжалившись, наконец, над людьми, замерзающими этой студеной зимой в таких вот панельных девятиэтажках, подкинули в топки своих котлов пару лопат угля. Федор подошел к окну и приоткрыл штору. Лучик сразу превратился в яркий, как у маяка, сноп света, резанул по глазам. Федор поморщился. Блин, почему же эти строители освещают не стройплощадку, а лупят тясячесвечовыми фонарями прямо в окна квартир? Федор сам строитель, и в своей практике всегда тщательно следил за тем, чтобы как можно меньше беспокоить обитателей жилых домов по соседству. Ведь для жильцов стройка под окнами — все равно, что военные учения с танками и стрельбами для мирных граждан какой-нибудь деревушки. Особенно беда летом — жарко, душно, а окно не откроешь, потому что гремит ржавым железом ветхий кран, и особенно отчетливо среди ночного безмолвия матерятся злые работяги, со страшным грохотом лупя кувалдой по упрямой железобетонной плите, никак не «садящейся» на место. Слава Богу, что в связи с недавними морозами ночные смены на стройке прекратились! Хотя толстый слой инея на кирпичной кладке и переставший искриться под светом прожекторов, потускневший снег говорили о том, что за ночь резко потеплело. Федор вздохнул, подумав, что в связи с оттепелью ночные концерты строителей, пожалуй, могут и возобновиться, и открыл форточку. В лицо дохнул влажноватый воздух, напитанный ароматами снега и солярки, подтекающей из бака стоящего прямо под окнами старенького бульдозера. На подоконник, серой тенью материализовавшись из мрака, с коротким горловым мяуканьем взлетела их кошка Рашель и застыла, полуприсев на задние лапы и вопросительно глядя на Федора своими цвета марокканских мандаринов глазами. Благовоспитанная, в общем-то, британка Рашель имела одну дурную привычку. Ее было рыбой не корми — дай повисеть, наслаждаясь жизнью, на противомоскитной сетке, которой была затянута форточка в спальне. Естественно, острые когти упитанной кошары оставляли в сетке дыры, вполне достаточные для того, чтобы через них в комнату залетали комары, которыми начнет по весне изобиловать тутошняя низменная местность. Кошку в семье Ионычевых обожали, тем не менее Федор на любимицу брыськнул и с подоконника согнал, для верности слегка подтолкнув ладонью. Рашель, раздосадованная таким непониманием ее маленьких кошачьих радостей, обижено мяукнула, тяжело спрыгнула на пол и снова растворилась в темноте. Федор посмотрел на жену, наполовину скрытую подушкой, наполовину — одеялом, подумал, что хоть теплолюбивой Ирине замерзнуть явно не грозит, но форточку все же прикрыл, накинув планку похожего на редкий гребешок ограничителя на вполне достаточные для проветривания два зубца. Потом поддернул штору, чтобы полоса свет от прожектора ушла с подушки, и на цыпочках вышел из спальни.

На кухне он включил плиту, ткнул красную клавишу налитого с вечера электрочайника и пошел умываться. Привычно протиснувшись в дверь ванной, из-за массивного трюмо в прихожей открывающейся не полностью, ловко вильнув бедром между острым углом стиральной машины и ручкой бельевого бака, Федор успешно добрался до раковины. Черт, насколько же, все-таки, малогабаритна их малогабаритная квартира! Конечно же, права Ирина, постоянно зудящая о том, что квартирный вопрос надо как-то решать. Ведь их квартирка не только маленькая, она еще и по сторонам света сориентирована из рук вон, смотрит окнами прямехонько на север, из-за этого на подоконниках загибаются даже неприхотливые кактусы. А в полукилометре за окнами — серая полоса МКАД, над которой черной шапкой, издалека напоминающей рой мошкары, всегда висит облако выхлопных газов. А прямо за Кольцевой продолжением сугубо промышленного пейзажа высится серая громада ТЭЦ с дождевыми облаками пара над конусами градирен. И ни деревца вокруг. В общем, экология и всего этого Богом забытого места со страшным названием Коровино, и их отдельно взятой малогабаритки — ни к черту. И, наверное, все-таки именно из-за этого постоянные проблемы со здоровьем у шестилетней Полинки. Какое счастье, что Иринина мама, озабоченная здоровьем внучки, поставила вопрос ребром и забрала ребенка к себе в благополучное Кунцево, где от ее болячек мигом не осталось и следа. Но на следующий год Полинке в школу и, значит, ей неизбежно придется возвращаться, и что тогда? Тогда Ирина, которая после Полинкиного отъезда сцены на тему: «Надо что-то делать!» стала устраивать Федору все-таки несколько реже, совсем его сгрызет! И, главное, что ведь она права! Но, с другой стороны, что толку в ее правоте, как будто Федор сам не понимал, что так больше жить нельзя! Но что делать, если на их микро-двушку, да в таком районе никто не хочет меняться даже с приличной доплатой! На которую, тем более, денег не было и в помине. И все чаще Иринины сольные выступления с квартирного вопроса скатывались на вопрос утилитарно денежный. И, более того, на самую болезненную, наверное, для любого главы семейства его часть, называющуюся: «Ну, что это за мужик, который денег заработать не может?!» А неприятнее всего в этом было то, что Ирина при этом как будто бы забывала, что денег-то не всегда не было. Но то, что было раньше, для Ирины не имело никакого значения.