Тайна русского путешественника - Юлия Алейникова Страница 10

— Ну что ж, друзья, с Богом! — стоя перед построившимся в шеренгу отрядом, перекрестился Пржевальский. — И пусть их там дипломаты ведут переговоры, торгуются из-за Кульджи, наше дело — исследование новых земель во славу Российскую и на благо отчизны! — Эти несколько напыщенные слова у Николая Михайловича прозвучали просто и проникновенно, и, сказав свою коротенькую торжественную речь, он вскочил на коня и дал команду маленькому каравану трогаться вперед.

Двадцать первого марта тысяча восемьсот семьдесят девятого года на восходе солнца вереница из тринадцати всадников, двадцати семи вьючных верблюдов, небольшого стада баранов и нескольких приблудившихся собак тронулась в долгий, полный опасностей путь.

«Итак, мне опять пришлось идти в глубь азиатских пустынь! Опять передо мною раскрывался совершенно иной мир, ни в чем не похожий на нашу Европу! Да, природа Центральной Азии действительно иная! Оригинальная и дикая, она почти везде является враждебной для цивилизованной жизни. Но кочевник свободно обитает в этих местах и не страшится пустыни; наоборот, она его кормилица и защитница. И, по всему вероятию, люди живут здесь с незапамятных времен, так как пастушеская жизнь, не требующая особого напряжения ни физических, ни умственных сил, конечно, была всего пригоднее для молодечествующего человечества» ^[1].

Предгорья Тянь-Шаня. «Проводник-тургоут, взятый нами с Гашун-нора и плохо вообще знавший даже до сих пор направление пути, теперь окончательно сбился с толку, войдя в горы, не имеющие никаких резких примет для ориентировки. Тем не менее монгол не сознавался в своем неведении и водил нас наугад из одной пади в другую. Так, блуждая, сделали мы целый переход. На следующий день повторилось то же самое. Тогда я прогнал негодяя-проводника, который и раньше того не один раз обманывал нас, за что, конечно, получал должные внушения.

Вообще путешественнику в Центральной Азии редко когда удается иметь хорошего проводника. Обыкновенно бывает одно из двух: или плут, или дурак. Притом же тот и другой одинаково получают от китайцев приказания следить за тем, что мы делаем, не говорить ничего лишнего и возможно больше обманывать нас во всем, чего мы не можем увидеть собственными глазами. Поэтому все расспросы, в особенности про окрестную страну, ее производительность, быт населения и т. п., из десяти раз на девять приводят к совершенно отрицательным результатам. Даются показания ложные, а если проводник глуп, да притом еще усердствует отличиться перед своим начальством, то обыкновенно рассказывает совершенную галиматью».

— Оазис! Оазис! — подлетая к каравану и радостно размахивая нагайкой, сообщил Иринчинов. — Где Николай Михайлович? Впереди Хами, завтра к полудню можем дойти! — Подскакавший к Роборовскому казак с трудом сдерживал танцующую лошадь.

— Не спеши, Дондок, — делая очередную зарисовку гор, посоветовал Всеволод Михайлович. — На охоте он, они с Егоровым ускакали, к вечеру будут, а про Хами — это хорошо, хоть помоемся как люди, — почесывая карандашом загривок, посетовал поручик. — Два месяца в пути! У меня от грязи уже чесотка начинается. А, Эклон? Хочешь в баню?

— Хочешь, — отвлекаясь от съемки местности, кивнул Эклон. — Только откуда же в Китае бани? Дремучий ты человек.

— А как же они моются? Моются ведь?

— Моются. Вообще-то они народ чистый, но вот попариться не рассчитывай.

— Почему?

— Они в бочках моются. Большие такие, по самое горло. На дно бочки раскаленные камни кладут, чтобы воду нагреть, и — бултых, — не отрываясь от дела, пояснил Эклон.