Убийство по Шекспиру - Лариса Соболева Страница 10

— Будешь? — повторила Клава, потрясая бутылочкой.

Искушение! Не хватает воздуха. И сил не хватает сказать «нет». А во рту пересохло, пить хочется, пить. Но не кофе. А глотнуть спасительного бальзама, который излечит душу после сегодняшних страхов. Пить!

— Давай, — сдался он, и мгновенно стало свободно внутри.

Действительно, зачем столько терзаний, ради чего? Любой человек имеет право на малюсенькую радость. Готовясь к священнодействию, Галеев все же пообещал себе: завтра в рот не возьмет, но сегодня всего чуть-чуть, пару глоточков. Да и что там пить! Только губы помазать. При таком нервном напряжении от этого не охмелеешь. Но Клава вдруг достала непочатую бутылку, вызвав бешеную радость Галеева. Так у нее есть еще целая бутылка водки, а не три капли на донышке?! Клавка никак не могла открутить пробку, а Лева не предложил помощь, ибо следил за ней завороженно, повторяя про себя: «Быстрей! Быстрей!» Клава нашла способ провернуть пробку — зубами, затем выплюнула ее в сторону, этикетку принялась изучать, болтая не по делу:

— Стаканов нет. Ну ничего, мы из горлышка. Нормально. Чего нам притворяться? Мы ж с тобой не ханжи какие-то. Все пьют, только не попадаются. А мы залетаем. Ну и ладно. Пусть мы с тобой алкоголики, я знаю, нас так называют. В сущности, чем алкоголик хуже гипертоника? Та же болезнь. А водочка фирменная. Я на такие сосуды только смотреть хожу, как на экскурсию. А помнишь, в совдепии всего два сорта было: три шестьдесят две и четыре двенадцать до первого повышения? А теперь — залейся. Не прощу совдепии, что скрыла от меня ассортимент водки и прокладки с тампонами. Нельзя так издеваться над женщиной. — Клава протянула полную бутылку Галееву. — На, пей из этой, а я старую добью. Ну, будем.

Он схватил сосуд, шутливо приложил к бутылке Клавы, мол, чокнулись, но она:

— Не, не! Сегодня не чокаясь. Помянем. Знаешь, что скажу… (Галеев нетерпеливо сжимал бутылку, Клавке поговорить охота, а из уважения нельзя не слушать бредни.) Между нами, зря ведь Ушакову долбили. Артистка она была неплохая. Но, как говорится, не пришлась ко двору. Гонору много имела. В нашем положении гонор лишняя вещь. А Виталька сволочь был, прости господи. Ну да что теперь, за упокой душ убиенных…

Клава опустошила свою порцию, утерла губы ладонью, пустую бутылку поставила за диван. Галеев поднес ко рту горлышко и ощутил завораживающий запах, проникающий в каждую клеточку. Каждая клеточка мечтала напитаться водкой. Сейчас прольется внутрь живительная влага и… Он сделал глоток, еще глоток, третий… пожалуй, хватит, это же чужая водка. Ну, четвертый… и совсем маленький пятый, а потом заключительный аккорд — шестой. Вот теперь можно передохнуть. Он оторвался от горлышка, шумно вдохнул воздух и зажмурился, чувствуя блаженство в чреслах. Кайф!!! Когда Галеев открыл глаза, счастливо сиявшие, Клава полюбопытствовала:

— Ну и как? Код не помешал? (Галеев восторженно мотнул головой — нет!) Знаешь, мне рассказывал один мужик, что даже вшиться не страшно. Ну, в смысле — не страшно потом выпить. Рецептом поделился. Перед принятием спиртного надо выжать сок одного… или двух? Да, двух лимонов. Выпить сначала сок, после этого пей, и никакие там ампулы… ничего! Сам так делал. А то вошьешься и мучайся, всеми фибрами души ощущай ампулу в заднице. А потом как не сдержишься и — фью! К праотцам отправишься безвозвратно. Я туда не хочу раньше срока… Ты чего? Эй!.. Лева…

Галеев замер, словно его заколдовали. Вдруг подбородок его начал опускаться вниз, подниматься… снова и снова…

— Блевать тянет? — посочувствовала Клава. — Значит, все же код действует. Смотри-ка, не врут эскулапы!

Галеев не отвечал, вытаращил глаза, его худое и морщинистое лицо побледнело, губы посинели. Он поднялся на ноги, сделал несколько шагов к выходу и повалился на пол, корчась в судорогах.

— Ой! — взвизгнула Клава. — Левка, что с тобой? Не пугай ты меня.

Он еще немного подергался и затих, лежа на боку. Клава некоторое время рассматривала его так и эдак, не понимая, что за выкрутасы он устроил и зачем. Сидел себе, разговаривал, вдруг — брык! Что за ерунда? А он все лежал на цементном полу, не собираясь вставать. Позвала его по имени — не откликнулся. Тогда Клава слезла с дивана, шатаясь, приблизилась к нему. Споткнулась о цементный выступ, грохнулась на Галеева.

— А, черт! — потирала ушибленное место ниже поясницы. — Лева…

Клава перевернула его на спину. Глаза закрыты.

— Лева, ты случайно не умер? — пошутила она.

Молчание со стороны Галеева почудилось Клаве розыгрышем, но заставившим волноваться, она слегка толкнула его:

— Ладно тебе, ты хороший артист, хороший. Вставай, Лева, примем еще по чуть-чуть. — В ответ ни звука, ни движения. Клава вдруг улыбнулась, приблизила губы к его уху и прошептала тоном заговорщика: — Левка, клянусь, что проголосую на художественном совете за повышение твоей ставки! А?

И посмотрела на его реакцию, лукаво прищурившись. По ее мнению, он должен был вскочить и заплясать от радости, ну а потом обмыть обещание. Ставку Леве постоянно рубили из-за пристрастия к алкоголю, а точнее, из-за того, что срывал в нетрезвом состоянии спектакли. Она тоже робко поднимала ручку против повышения его зарплаты по указанию директрисы. Зачем было разыгрывать на художественном совете эти представления, она не понимала, но каждые осень и весну Галеев выдвигался на повышение зарплаты, а потом успешно задвигался обратно. Он же после «задвижения» запивал. Все повторялось два раза в год с неизменной цикличностью.

Клава выпятила нижнюю губу: реакция у Левы нулевая. Клава рассердилась, стукнула его по плечу:

— Кончай пугать! В нашем серпентарии и без твоих шуточек страшно аж жуть.

Галеев и на этот жест не отреагировал, и вообще, лежал безжизненным бревном. Клава перевела взгляд на грудь Левы — не дышит. Но может быть, он дышит незаметно? Она поднесла к его носу руку — никакого движения воздуха. Помимо воли, на нее напала дрожь, как после тяжелого похмелья. Клава затрясла Галеева за плечи, подвывая:

— О-о-ой… Левочка… ты правда умер? Ну скажи, умер, да? О-о-ой… не умирай… будь человеком, не умирай…

А сердце? Вдруг сердце бьется? Она приложила ухо к груди. В груди тихо, как в театре. Умер! — ударило ее так, будто пропустили через Овчаренко электрический ток высокого напряжения. Клава, мигом протрезвев, отползая от него на четвереньках, сначала шептала, затем шепот перешел в крик:

— Помогите! Кто-нибудь! Помогите! Милиция!.. На помощь! Аааа!!!

И понеслась Клава по лестнице вверх, перескакивая через ступеньки. Она бежала темными переходами, крича, словно встретилась с чудовищем. Споткнулась о ковровую дорожку, упала, но не переставала кричать, пока не достигла комнаты дежурного. Дежурный, перепуганный насмерть воплями, дверь не открыл, а предупредил:

— Я звоню в милицию. Все, набрал номер…

— Ой, звони! — завыла Клава, тарабаня по двери. — Звони, миленький, и открой! Мне страшно одной. Вызывай всех! Всех зови! Открой!