Дар богов - Алина Егорова Страница 10

– Ты нездоров? – спросила она.

– Вполне здоров. Печень, правда, пошаливает, но это ерунда.

– Тогда в чем дело?

– Скоро мой день рождения. Мне исполнится сорок.

– И что? Столько не живут? – иронично заметила Зина.

Она понимала Альберта. Сама впала в уныние накануне своего тридцатилетия. Ведь двадцать девять – это еще, считай, двадцать, а следующий день рождения сразу прибавляет не то что десяток, а делает тебя старше на половину срока. И ты уже не чувствуешь себя такой же молодой и беспечной, как всего неделю назад, потому что осознаешь, что тебе тридцать – число лет, всегда казавшееся ей гигантским, седым, усеянным морщинами, необратимо серьезным. Пусть у тебя пока еще нет ни седины, ни морщин, и серьезности тоже нет, но тебе уже грустно оттого, что все это неизбежно появится.

В своих тридцати годах Зина уже обжилась, привыкла к ним и чувствовала себя вполне уютно. Она находила свой возраст прекрасным, прекраснее неприкаянных двадцати лет, когда ее разрывало от желания заниматься всем и ничем конкретно, было много эмоций и – вместе с ними – не меньше сомнений в себе. А теперь она твердо стоит на ногах, она молода и красива – без надуманных морщин и седины, – уверена в себе и в завтрашнем дне. И, возможно, сорокалетие свое она встретит спокойно, с расслабленной улыбкой героини Алентовой на таком же молодом лице. Но сорокалетие еще не скоро, поэтому Зина о нем совершенно не думает. А Альберт уже стоит на рубеже пятого десятка, за которым, как ему кажется, жизни нет.

– Живут и дольше, но не все. Мне суждено прожить сорок лет и три дня, – продолжил он панихиду.

– С чего ты это взял?

– Я видел свою смерть. Она случилась через три дня после празднования моего сорокалетия.

– И где же ты ее видел, во сне? – подозрительно спросила Зина. У нее закралась мысль: не спятил ли художник на почве своего творчества?

– Можно и так сказать. Но не будем об этом. Чему быть, того не миновать, – попытался пошутить он.

– Не будем, – согласилась она. – Давай лучше обсудим твою поездку. Когда тебе нужно быть в Петербурге?

– Выставка открывается пятнадцатого числа, значит, приехать туда желательно за неделю.

– Я с Кларой связалась. В принципе, она готова тебя принять. Скажи, картины ты в ее квартире собираешься держать? У нее хоть и просторно, но загромождать чужую жилплощадь нехорошо.

– Ну… – помялся Альберт, – на первое время свои работы я бы оставил у нее, а потом перевез бы в выставочный павильон. Не сдавать же их в камеру хранения? Да их у меня не так много! Вот, посмотри! – он распахнул комод и вытащил из него завернутые в хлопковое одеяло картины. С гордостью курицы за выводок цыплят художник стал демонстрировать Зине свои работы.

Лунная дорожка, мощеные улочки, гармонично залитые солнцем и тенью; грациозные плющи; море, лавандовые поля… Яркие, насыщенные краски, красиво, но в целом – пейзажи как пейзажи. Зинаида предпочитала Сурикова и Левитана, а творчество Малуниса, хоть и не лишенное таланта, ее не трогало. Она из вежливости взглянула на картины, оставаясь совершенно равнодушной к ним. Сейчас ей не требовалось их выбирать и потом думать, куда пристроить приобретенные шедевры. Альберт собирался на выставку, и поэтому покупать его работы, чтобы поддержать художника материально, было незачем. Может, ему повезет и на выставке найдется покупатель. Удачи ему, мысленно пожелала Зина.

– А вот еще одна! – с торжеством в голосе объявил Альберт. Он достал отдельно упакованную картину и бережно ее развернул. – Я назвал ее «Солнце в реке».

Зина так же безучастно посмотрела на очередное творение. Сине-зеленые краски, низкие сосны, песчаный берег реки, золотое солнце в ней… Езус Мария! Это же…

С точки зрения художественной ценности эта картина ничем не отличалась от всех других картин Альберта – красивая, выполненная в мажорных тонах, но тоже средненькая. Однако Зина уставилась на нее, как на «Джоконду».

– Где ты это видел?!

– У нас, в Гируляе, недалеко от Янтарного Берега, когда ездил на пейзажи. Потрясающее место! Совершенно случайно обнаружил.

Янтарный Берег… Да, это случилось именно там. Теперь уже Зина не сомневалась в психическом здоровье Альберта, ей стало ясно, почему Альберт знает, что скоро умрет. Она тяжело посмотрела на него, как смотрят на людей, отправляющихся на фронт. Жаль Регину, он у нее – единственный сын. Ну а может, все обойдется?

– Ты тогда был один? – спросила Зина, хотя знала о склонности Альберта пребывать в одиночестве, особенно во время работы.

– Да. Одному лучше, никто не отвлекает.

– Продай мне эту картину, – попросила она.

– Сейчас не могу, я ее заявил для участия в выставке. Если только после.

– Продай. Я хорошо заплачу. Кроме «Солнца», у тебя для выставки есть и другие картины.

– Не могу. Я ее заявил для участия… – гнул свою линию Малунис. – Организаторы выставки признали ее лучшей из моих работ. И не только из моих. Эту картину включили в рекламный ролик вернисажа!

– Рекламный ролик? – встревожилась Зина.

– Да, сказали, что его покажут по телевидению, для привлечения посетителей в Манеж.

Известие о рекламе ее сильно озадачило, огласка была очень некстати.

Зина поняла, что спорить бесполезно – если уж Альберт уперся, его не переубедить ничем.

– Хорошо, – отступила она. – Тогда пообещай мне, что ты никому не расскажешь, где видел золотое солнце.

Художник посмотрел на нее сочувственным взглядом.

– Ты хочешь сказать… – он догадался, что Зина тоже знает про солнце в реке, и, возможно, она тоже видела свою смерть. – Если ты хочешь, я буду молчать.

– Спасибо. Только никому не говори про это место. Это для меня важно, очень важно.

– Не скажу, – твердо заверил Альберт. В этот момент он почувствовал духовную близость с Зинаидой. Их объединяла общая тайна и связанная с нею неизбежная смерть.