Последняя истина, последняя страсть - Татьяна Степанова Страница 10

С тех пор прошло семь долгих лет. Их жизни не пересекались. Он дал себе слово, что не увидится с ней больше никогда.

Лиза стала успешным адвокатом. И опубликовала свою первую книгу – детектив. Она мечтала быть известной писательницей. Он гонял на своих тачках на ралли, корпел над бумагами в Главке. Затем его назначили на должность начальника полиции Староказарменска. Их жизни шли параллельно. Но он никогда не терял ее из виду. Знал, что у них с мужем нет детей. И был этому эгоистически рад. Знал, что они купили классный дом. А потом он узнал, что Лиза Оболенская бросила мужа-брокера.

Едва услышав эту новость, он тут же набрал три заветных номера в мобильном – пышной любвеобильной пятидесятилетней Надежды Павловны из финансового управления Главка, Ксюши – стервы, мучительницы, меркантильной, прекрасной, ненасытной в постели, юной девятнадцатилетней Анюты, нежной как незабудка, пылавшей к нему первой романтической неугасимой любовью, и объявил им: все кончено. Он их бросает, потому что…

Он гнал на машине в тот вечер, как на ралли – к ее дому, новой квартире, которую она приобрела после продажи прежнего дома. Стучал, звонил в дверь.

Она открыла, удивленная, сбитая с толку – рыжая, кудрявая, без косметики, в старой футболке, с малярной кистью в руках. На ночь глядя решила перекрасить прихожую в белый цвет. Он шагнул через порог и, ничего ей не говоря…

Глядя в ее глаза…

Словно и не было семи долгих пустых лет…

Взял ее лицо в свои ладони.

Поцеловал в губы.

Два часа поцелуев в прихожей, где пахло краской.

Сначала она вырывалась. Лупила его по плечам, по спине. Испачкала всю его полицейскую форму белой краской.

Он не отпускал ее, целовал в губы, пил ее дыхание…

– У тебя не все дома, Вальтер Ригель.

– Ага, – краткая пауза в поцелуях, чтобы ответить ей.

– У вас не все дома, майор…

– Конечно… конечно… natürlich…

– Прекрати…

– Не могу.

– Мы все в этой краске…

– Отмоемся… позже…

– У меня голова кружится. Ты как ураган. Но я всегда знала…

– Что? Ну, скажи, что ты знала?

– Вилли, все равно из этого ничего не выйдет.

– Выйдет. Wird gelingen.

– Нет…

– Ich liebe dich ^[3].

Он поднял ее на руки там, в прихожей пустой новой квартиры.

И следующие девять месяцев были самыми счастливыми в его жизни.

Он летал. И на работе, и на ралли. Горы сворачивал. И это при том, что они с ней почти совсем не смыкали глаз ночами.

Среди смятых простыней, разбросанных подушек, сорванной одежды. Кобура пистолета – на ручке шкафа. Наручники, которые она вытащила сама из кармана его куртки, – на прикроватном столике. Оторванный погон… оторванная форменная пуговица…

Аромат ее кожи, ее волос…

Все, все было для него наваждением, наслаждением. Счастьем великим… Невиданным, сказочным счастьем, когда…

Когда она просто закрывала в сладкой неге глаза свои…

Когда он зарывался лицом в ее волосы.

Задыхаясь от страсти, он переходил на немецкий. И шептал что-то про маленьких фрицев, которых он ей подарит – мальчика Гензеля и девочку Гретель, как в сказке, и опять сделает пряничный домик. Миллион пряничных домиков.

– Нет, маленьких фрицев… будут звать… не так.

Она приняла его предложение руки и сердца.

Они назначили день свадьбы.

И на этом внезапно все закончилось.

Счастье и радость.

Кто сказал, что счастье дается нам на веки вечные?

Свадьба стала для него днем, который он хотел вычеркнуть из памяти.

И не мог.

В общем-то никакой свадьбы так и не случилось.

Вместо свадьбы – темнота…

Лиза Оболенская – его сбежавшая невеста.

Сбежавшая от него, как от чумы, как от проказы.

Schlampe!!! Шлюха!! Дрянь!!

Лизочка… Лизбет… жизнь моя… mein liebe…

Она сказала, что никогда не выйдет за него замуж. И чтобы он не появлялся больше в ее жизни. Не приходил, не звонил. Потому что она мечтала о любимом человеке, о муже, а не о бездушном автомате, зацикленном на приказах, у которого в душе ничего человеческого…

Это у него?

Это она про него?

Он в бешенстве поклялся ей, что не придет.

И клятву не сдержал.

Позапрошлой ночью, когда Алексей Кабанов еще был жив, радовался своей маленькой сучьей жизни и строил планы, он, Вилли Ригель, стучал в дверь квартиры своей сбежавшей невесты.

Своей обожаемой…

Проклятой…

Прекрасной…

Безжалостной…

– Пусти меня!! Это я! Пусти! Дверь сломаю!

– Уходи! Что тебе снова надо?!

– Открой!

– Нет! Убирайся прочь.

– Отойди от двери. – Он достал табельный пистолет. – Отойди в комнату, ну?

– Еще чего!

– Я выстрелю, замок отшибу, раз не открываешь!

– Совсем спятил!

Она открыла дверь на цепочку.

Он просунул руку и сорвал, вырвал металлическую цепочку – к черту!

Вошел к ней.

– Я тебе все уже сказала. Между нами все кончено. – Она стояла, выпрямившись, сверкая темными глазами.

– Нет, не кончено.

– Уходи. – Она отвела глаза.

– Всю кровь из меня выпила! Жизнь мне сломала! – Он схватил ее за плечи.

– Ты сам все сломал. Я просила тебя. Я тебя просила, как человека. Ты сам сделал свой выбор. Ты выбрал сам! И такой, как сейчас, ты мне не нужен. Ты мне противен. Уходи отсюда, чего явился? Может, силой меня возьмешь? Ударишь? Руки за спину заломишь, в наручники закуешь, как вы там нас на площади?!

Он отпустил ее. Она плакала.

Его сердце рвалось на части.

– Лиза, это не может, не должно стоять между нами.

– Это уже встало между нами, неужели ты так и не понял?

– Я знаю одно – я люблю тебя.

– А ты ничего не сделал ради меня, ради любви ко мне. Когда я просила тебя.

– Я не могу без тебя жить.

– Тогда возьми меня силой. Посади в свой автозак. Брось в камеру!

– Schlampe!!! ^[4] Сердце мое растоптала!