47-й самурай - Стивен Хантер Страница 9

Капитан Яно вытряхнул из волос паутину, битое стекло, мушиные крылышки и пыль. Боль была везде, и, когда он делал вдох, ему в легкие вливался обжигающий, обдирающий горло смрад. Капитану казалось, он тонет в море дыма и огня. Он стиснул голову, стремясь выжать боль, но это не помогло. Где он, что с ним, что происходит?

При взрыве стальной двери основная сила ударной волны досталась тому отсеку, где находился капитан. Станковый пулемет умолк; он уставился вправо, задрав ствол, заряжающий был мертв или находился при смерти — он лежал на спине, лицо и грудь его были залиты кровью, невидящие глаза уставились в пустоту. Да, он расстался с жизнью; осколок попал ему в головной мозг или в позвоночник, микросекундой милосердия разом погасив свет.

Это был Судо с Кюсю.

«Ты принял смерть не от огня, — подумал капитан. — Я сдержал свое слово».

Однако один из рядовых уже бросился к пулемету, пытаясь его наладить. Третий солдат присоединился к нему, хотя едва держался на ногах, получив серьезное ранение.

Тут капитан услышат стрельбу совсем рядом и понял, что одному из косматых зверей удалось проникнуть внутрь. Он протянул было руку к пистолету, но обнаружил, что взрывом с него сорвало ремень. Он был безоружен. Капитан огляделся вокруг. Справа от него лежал меч.

Капитан нагнулся и поднял его. Разумеется, это было нелепо. В современную эпоху японские офицеры шли в бой с этими перочинными ножами, годными только на то, чтобы казнить китайских партизан и размахивать ими на патриотических митингах. Однако во всей армии к ним относились с любовью, потому что они олицетворяли связь с тысячелетней историей бусидо, с кодексом чести воина, вызывая в памяти рыцарей в доспехах и дорогих одеждах, сражающихся друг с другом в бою или в пустынных переулках ради ста миллионов. Впрочем, последнее было ложью в любом случае. Меч нес в себе освобождение от «гайдзинов» — неверных; он олицетворял достоинство, честь, самурайский дух. Капитан вытащил меч из металлических ножен, ощутив звенящую дрожь скольжения стали о сталь, и изящной дугой рубанул наполненный дымом воздух, ожидая появления американца.

На самом деле меч был не ахти какой. Это был всего лишь син-гунто, короткий обрубок, чей яркий блеск при ближайшем рассмотрении вызывал подозрение, потому что его поверхность была покрыта многочисленными царапинами, а на лезвии тут и там виднелись зазубрины — свидетельства каких-то забытых происшествий. Отправляясь из Токио на острова Кадзан, капитан Яно просто получил его как часть боевого снаряжения. Этот меч был одним из тысяч, хранившихся на складе восстановленных мечей. Он вернулся из той части Южного полушария, куда на протяжении последних десяти лет распространялась экспансия «Сферы». [6]Возможно, его носил человек, погибший в Китае, в Бирме или в Малайзии, — кто это знает, кто может это знать?

Но он был необычайно острым. Этот меч, несмотря на неброский, даже убогий внешний вид, всегда отличался волей и желанием резать. Им можно было побриться или разрезать газетную бумагу; в нем было нечто живое, в отличие от более тяжелого и тупого меча, который выдали Яно во время службы в Китае. Казалось, этот меч жаждал живой плоти; он стремился к сражению, к судьбе, к славе. Временами Яно почему-то казалось, что он недостоин этого меча, хотя то был обычный армейский клинок, изготовленный на военном заводе, один из тысяч ему подобных.

Однако прикосновение к мечу вселило в Яно уверенность. Он крепко сжал рукоять обеими руками и, чуть раздвинув их для большего равновесия, поднял клинок над головой, принимая позу «дзодан-но-амай» — «высокую стойку» или даже «огненную стойку», потому что дух его стал настолько сильным, что должен был сжигать противника живьем, подавляя его волю. Яно отчетливо представил себе следующее мгновение: удар вниз наискосок между шеей и плечом (идеальная кироси, техника фехтования), лезвие беспрепятственно рассекает одежду, кожу, мышечные ткани, кость — недавно одобренная седьмая ката 1944 года, кесагири, убийственный косой удар, разрубающий ключицу. Затем быстро отдернуть меч назад, выполнить цибури — стряхнуть кровь с лезвия — и убрать клинок в ножны. Это священнодействие доставило Яно наслаждение, придало уверенности и принесло спокойствие его взбудораженному рассудку. Слившись воедино с мечом, он стал ждать.

Всего за одну секунду Эрл убил в центральном отсеке шестерых. Здесь все было так же, как и раньше: трассирующие пули пожирали солдат, расшвыривали их туда и сюда, вверх и вниз, и они падали, одни — сраженные наповал, другие — дергаясь в предсмертных судорогах. Это была война. Вся дребедень про долг перед родиной, про боевое братство, про «Semper fi» была забыта. В конечном счете это было убийство, и ничего больше.

Эрл отступил назад, чувствуя, что магазин опустел или близок к этому. Повозившись, он его отстегнул, и магазин упал на землю. Эрл вставил новый, закрепил защелку, передернул затвор, скользнул в пугающий полумрак коридора, снова содрав кожу с непокрытой головы, и подошел к последнему отсеку.

Он понимал, что там его уже ждут.

«Господи, помоги мне еще только один раз», — подумал Эрл.

Он бросился вперед.