Аргентинское танго - Елена Благова Страница 66

ИВАН

И моя Мария стала тише воды, ниже травы.

Нет, жизнь из нее не исчезла. Я постарался сделать так, чтобы она отвлеклась, развлеклась и забыла, что случилось с ней и с нами со всеми. Я попросил жирнягу Родиона заключить контракт с австралийскими концертными фирмами на приличный срок, не на неделю, не на две, и мы с ней на всю осень, до самой зимы, до декабря, улетели в Австралию, и даже на Тасмании побывали. Там, в южном полушарии, лето было в разгаре. Мы вдоволь поели тасманийского винограда, как Мария и мечтала. Мы танцевали там все свои знаменитые шоу — и «АУТОДАФЕ», и «Менин», и «Арагонскую хоту», и «Плач гитары», и, конечно, «Корриду», и меня удручало лишь одно — что после «Корриды» Мария валялась в истерике, у нее было плохо с сердцем, она теряла сознание, и я отпаивал ее каплями, всовывал ей в рот таблетки, ну да, все нами пережитое, оно накладывало отпечаток на танец, я понимал. Я сам танцевал «Корриду» как умалишенный, единственный мой глаз заплывал слезами, и я все время видел Марию в объятиях отца, и скрипел зубами так, что они могли раскрошиться, и страшным усилием воли отгонял от себя наваливающийся на меня мрак прошедшего. Работа! Это единственное, что было в мире реального — и нашего. Мария больше не твердила мне о ребенке. И я был рад. Какой, к черту, ребенок, когда она сама, после того дня рожденья у какого-то чертова теневого магната, где случайно — или неслучайно?.. — в толпе гостей оказался мой бешеный отец, и где все перепились, выхватили пушки и начали, как дураки, палить друг в друга, еле осталась жива? Она пыталась рассказать мне о том вечере. Заплакала. Не смогла. Я сам махнул рукой: что было, то было! Работа, работа! До седьмого пота! Наш танец, блестящий, неповторимый! Не дети, а танец — вот что останется в мире от нас. И я поклялся: я сделаю все, чтобы затмить всех танцоров, что рискуют танцевать фламенко! Мы с Марой — единственные!

Из Австралии я позвонил Станкевичу. «Родька, — сказал я в трубку, играя беспечным, сытым голосом, — Родька, будь другом, придумай нам с Марой турне по Южной Америке! Там же с восторгом примут испанские танцы! А хочешь, мы для латиносов и отдельную программу подготовим! Целую сюиту! Я тут уже подумал… Возьмем и забьем целый венок бальных латиноамериканских танцев! Аргентинское танго — самба — румба — хабанера — а в финале, на закуску, чтобы публику разогреть капитально, — болеро! Можно даже на „Болеро“ Равеля танец поставить — закачаешься! Как тебе идея?.. Обалденно может получиться, да?..» Там, далеко, в Москве, Родион секунды три сопел в трубку. Обдумывал сказанное мною. Сквозь помехи и хрипы, через материки и океаны донеслось: «Ты гений, Ванька. Только танцы эти надо сейчас, в нынешнем веке, знаешь как ставить?! По-новому! С драматургией! Это должна быть не просто сюита танчиков, что латиносы на тропических попойках пляшут, вертя задами! Это должна быть драма! И праздник, и трагедия!.. Так! Все! Все, старик, я загорелся! Договариваюсь с латинчиками… С Бразилией, с Венесуэлой… с Аргентиной!.. Аргентина — Ямайка — пять-ноль… Вы там с Марией, пока торчите в Сиднее, сможете начать работать над новым шоу?!.. А?! Что молчишь?!.. Не слышу!.. Але-але!..» Я заорал в трубку: «Да слышу, идиот! Слышу! Сегодня же начинаем репетиции! Я сам все танцы поставлю!» В трубке взорвались сипы и хрипы. Я расслышал только визг Родиона: «Как там Мария?!.. Здорова?..» Здорова, старик, выкрикнул я натужно, здорова, здоровее не бывает!

И мы с Марией стали работать. У нас оставалось одно выступление в Австралии — в Канберре. Пока мы торчали в Сиднее, в лучшем отеле — Станкевич всегда бронировал для нас лучшие гостиницы, — мы уже начали репетировать. Мария никогда не танцевала ни самбу, ни румбу. Немного знала хабанеру. Очень увлеклась новыми образами — дерзкими, сексуально-праздничными, карнавальными, разнузданно-пьяными и детски-наивными. Древняя грация латиноамериканского танца открывалась перед ней, а испанская кровь довершала начатое. Я понимал: мы с этим новым шоу не только завоюем весь мир — мы поставим его перед нами на колени.