Повелитель бурь - Андрей Воронин Страница 49

Впрочем, Глеб собирался в ближайшее время провести что-то вроде работы над ошибками. В том, что сель был вызван искусственно, он почти не сомневался. Кто-то блестяще подтвердил сделанный аналитиками генерала Потапчука теоретический вывод, угробив при этом не один десяток человеческих жизней. Но даже если Глеб ошибался, и сель обрушился на побережье сам по себе, без помощи человека, то уж смерть Арчила Гургенидзе списать на слепое буйство стихии никак не получалось. Существовал кто-то, кто выстрелил в него с близкого расстояния, и Глеб по-прежнему не верил, что к этому могли приложить руку чеченские боевики.

Он докурил плоскую отечественную сигарету без фильтра, которой угостил его какой-то сердобольный спасатель, и двинулся к полевой кухне, распространявшей вокруг себя сытный запах свиной тушенки. Что бы он ни собирался предпринять, прежде всего следовало подкрепиться.

На полпути кто-то настойчиво потянул его за рукав. Глеб автоматически надвинул поглубже грязный капюшон штормовки и покосился через плечо. Одного взгляда ему хватило, чтобы сразу же отвернуться: позади него стоял разбитной молодой человек в чистенькой полотняной курточке и с микрофоном в руке, а за молодым человеком маячил долговязый мрачный тип с видеокамерой на плече.

— Отвали, — самым грубым тоном, на какой только был способен, прорычал Глеб, в планы которого не входило приобретение всероссийской известности.

Он сказал это раньше, чем молодой человек с камерой успел открыть рот, в надежде одним махом пресечь все его поползновения. Но не тут-то было: молодой человек, видимо, твердо усвоил, что залогом профессионального успеха в журналистике является наглость. Он обежал Глеба кругом, волоча за собой оператора, и снова ткнул Сиверову в лицо обтянутый поролоном микрофон.

— Краевое телевидение, — с улыбкой, которая показалась Глебу кретинической, представился он, — Поделитесь своими впечатлениями. Включай, Валера, — добавил он, обернувшись к оператору.

Глеб низко наклонил голову, пряча лицо за краем капюшона. «Видел бы меня Потапчук, — подумал он. — Надо же было так влипнуть!»

Долговязый Валера половчее пристроил на плече свою камеру и принялся, смешно двигая лицом, прилаживаться глазом к резиновому нарамнику видоискателя. Глеб понял, что разговаривать бесполезно, вздохнул и с видимой неохотой протянул руку. Нахальный корреспондент краевого телевидения отдал ему микрофон — механически, явно не успев ни о чем подумать. Глеб взял микрофон, но говорить в него не стал. Вместо этого он быстро и совершенно неожиданно бросил микрофон в оператора, и даже не столько в оператора, сколько в камеру. У долговязого Валеры оказались отличные рефлексы и превосходно развитое чувство профессионального долга. Увидев летящий прямо в объектив его драгоценной камеры предмет, он отшатнулся, резко уводя камеру в сторону, зацепился пяткой за обломок садовой скамейки и со всего маху уселся на землю, а потом, потеряв равновесие, неуклюже завалился на бок. Он бы не упал, если бы мог опереться руками о землю, как это делают все нормальные люди, приземляясь на пятую точку. Но в руках у него была камера, и, как всякий уважающий себя оператор, Валера заботился прежде всего о ней. Глеб с уважением отметил про себя это обстоятельство, а также тот отрадный факт, что включить камеру Валера не успел.

Выходка, конечно, получилась дикая, но это было первое, что пришло Глебу на ум. После всех событий истекших суток ему, пожалуй, не хватало только выступления по телевидению — желательно, на всю страну, чтобы его лицо увидели не только местные бездельники, но и те веселые ребята, которые гонялись за ним в Екатеринбурге.

Молодой человек в полотняной курточке больше не улыбался. Заплетающимся от испуга и возмущения языком он бормотал что-то про хулиганство, идиотизм и милицию. Глеб отодвинул его в сторону, вежливо извинился перед оператором Валерой, переступил через его ноги и продолжил свой путь. Вслед ему неслись нелестные эпитеты: у оператора оказался очень богатый словарный запас и вспыльчивый характер.

Уже подходя к полевой кухне, Глеб вдруг почувствовал настоятельную потребность оглядеться. Он немного сдвинул назад капюшон, повертел головой из стороны в сторону и неожиданно встретился взглядом со Становым, который смотрел на него, сидя на подножке тяжелого армейского грузовика, с крайне заинтересованным выражением лица. Перехватив взгляд Глеба, Максим Юрьевич отвернулся, но не сразу, а после коротенькой паузы, на протяжении которой продолжал смотреть Сиверову прямо в глаза. В этом взгляде, вне всякого сомнения, содержался немой вопрос, но помимо вопроса там было что-то еще — уж не насмешка ли? Похоже, симпатичный Максим Юрьевич всерьез считал рязанского инженера Корнеева темной лошадкой, и инцидент с несостоявшимся телевизионным интервью только укрепил его в этом мнении.

«Да черт с ним, — подумал Глеб, принимая от мордатого солдата в грязном белом переднике две горячие алюминиевые миски, в которых курилась пахучим паром гречневая каша с тушенкой. — Пускай думает, что хочет. Если он меня в чем-то заподозрил, это заставит его внимательнее смотреть по сторонам и не считать ворон при расследовании причин катастрофы. А если, паче чаяния, он каким-то образом причастен ко всему этому безобразию, ему будет только полезно немного понервничать. Обожаю, когда противник нервничает. Он тогда делает неверные ходы. Хотя какой он, к черту, противник? Вкалывает, как проклятый, и вымотался, похоже, не меньше меня… Это не он, это я, кажется, начинаю нервничать, шарахаться от каждой тени. А то, что он на меня так смотрит… Ну а почему бы ему на меня не смотреть? Я бы на его месте тоже заинтересовался человеком, который так откровенно боится попасть в кадр…»

Он вернулся к Ирине и протянул ей миску с кашей. Ирина благодарно кивнула, принимая подношение, погрела ладони об горячее дно миски, зачерпнула ложкой пахучее бурое месиво, осторожно попробовала и сморщилась.

— Надо же, какая гадость, — сказала она. — Это что, можно есть?

Глеб уселся рядом с ней на кучу битого кирпича и принялся с видимым удовольствием уплетать кашу, вгрызаясь в толстый ломоть ржаного хлеба со свирепостью голодного пещерного человека.

— Ох уж эти московские дамочки, — проворчал он с набитым ртом. — Подавай им устриц в красном вине! Ешь, ешь. Выглядит, может быть, и неаппетитно, зато калорий сколько угодно. И вообще, гречка с тушенкой — солдатский деликатес. Не знаю, как сейчас, а в мои времена о такой еде солдатам оставалось только мечтать.

Ирина повторила попытку и бессильно уронила ложку.

— Не могу. Ты прости, каша тут ни при чем. Она, наверное, действительно вкусная. Но мне все время мерещится запах мертвечины.

Глеб тоже опустил ложку. На мгновение ему почудилось, что дующий с моря ветер чувствительно отдает трупным запахом. Разумеется, на самом деле этого не могло быть, тела погибших людей и животных просто не успели разложиться, однако их присутствие давило на психику. Поэтому он не стал спорить с Ириной, доказывая, что никакого запаха на деле не существует: такой спор наверняка закончился бы слезами.