Здесь стреляют только в спину - Сергей Зверев Страница 4

Несущий винт продолжал работать, возмущая окрестную флору, а двое курсантов уже забрасывали в салон коробки с оборудованием. Помимо лекарств и прочих бинтов, санчасть отгрузила аппарат искусственной вентиляции легких и мини-станцию переливания крови – итальянского производства, «весьма хрупкую и нуждающуюся в бережном обращении» (то есть желательно не распаковывать).

Один из курсантов что-то вопросительно рыкнул в кабину. Пилот, улыбчивый сахаляр, покачал головой и выразительно провел по шее, отвечая, видимо, на вопрос о количестве горючего.

Я раздумывала – уже можно идти или еще подождать? Неожиданно меня толкнули в спину:

– Бегать нужно, товарищ боец! А ну живо на борт!

Я оглянулась. Борька Липкин и тут поспел! Откуда взялся?

– Ты пришел меня проводить? – проорала я и осеклась.

Инструктор «выходного дня» был одет явно по-походному. Плотная дерюга-камуфляж до колен, сапоги, штаны с резинками, за спиной мешок. Шапочка с мягкой подкладкой.

– Нет, мы с тобой неразлучны! – прокричал Борька. – Рахман приказал – он боится, что одна ты выйдешь на путь воина, и это плохо кончится! Не доверяешь? – Он показал неплохие зубы. – Или я в масштабах ваших недостаточно хорош, Дарья?

Я бы так не сказала. Подтянутый Липкин в боевом камуфляже смотрелся что надо. «Узи» на грудь – и вылитый коммандос израильской армии.

Он подсадил меня в утробу вертолета; я пригнулась, взялась за поручень и ощутила холодок в груди. Вот она, романтика: первым делом я увидела нечесаные бороды, переходящие в автоматы...

* * *

Баргузин – Лорду:

План «Б» приведен в исполнение. Примерные координаты падения объекта: девяносто шесть градусов северной широты, сто пятнадцать градусов восточной долготы. Агент Мотыль включен в состав группы «Спас». Перехвачены переговоры Севера с Фирмой. Некто Стерегущий вылетает вместе со спасателями. Личность неизвестна. Представляет опасность.

Лорд – Баргузину:

Мотылю предоставить полномочия – вплоть до чрезвычайных. Стерегущего выявить и нейтрализовать.

* * *

Первый в жизни полет на вертолете особой паники не вызвал. Мы шли на средней высоте. В иллюминаторе – бескрайний лесной массив. Во всей красе. Ни одного антропогенного пейзажа. Вопреки устоявшимся представлениям о редколесье Западной Якутии природа утверждала обратное: ландшафты менялись поминутно. Темные леса чередовались светлыми, выделялись горные кряжи, покрытые соснами. Змеились речушки, отражая солнечные блики. Меня подташнивало, однако крайних неудобств не было. При такой болтанке могло быть хуже. Но когда вертолет развернулся на северо-восток и солнце полоснуло по глазам, я не выдержала, отвернулась от иллюминатора. Солнце в июле достает до чертиков. Ночей не бывает. Светило опускается к горизонту, ложится на край неба и там «ночует», освещая Якутию, как днем. Утром вскакивает и висит, как лампочка, часов до восьми, после чего опять медленно уходит на ущербный закат. И так изо дня в день – половину лета, пока наконец к середине августа не установится бледное подобие ночи.

Я посмотрела на часы. Начало седьмого вечера. Лететь оставалось часа четыре. Сигнал бедствия прозвучал где-то над Медвежьим кряжем, вернее, над обширным урочищем между кряжем и речушкой Ханангой. Никто там не жил с сотворения мира. Глушь – первобытная. До ближайшего поселка три дня ходьбы (это теоретически, а учитывая прелести тайги, – десять). Об этом поставил в известность старший группы Боголюбов – обладатель трехмесячной щетины и фиолетового шрама над правым глазом. Остальные помалкивали – народ не жаждал общения. Ограничились представлением. Даже болтливый Липкин забился в угол и размеренно сопел, изображая спящего. Лишь к концу второго часа, когда все уже отдавили задницы, а на горизонте показались облака, стали переговариваться. Команда была разношерстной, набранной впопыхах, по трем лагерям. Многие друг друга не знали.

Костяк группы сформировали в Тамангане под Мирным, в штабе по борьбе с лесными пожарами. Двое из четверки непосредственно числились в структуре МЧС, третий работал в республиканском спасательном штабе, четвертый – в департаменте по обнаружению и локализации лесных пожаров. В Ытык-Тюеле приняли на борт еще двоих – с гидродомкратом и резаками по металлу. В Доброволине – меня с Липкиным. В итоге получалось восемь человек плюс пилот, отделенный перегородкой (почему он один, а не двое, как положено по инструкции, мы так и не поняли). Второго бородача, вооруженного короткоствольным автоматом (спасателям, ведущим работы в опасных зонах, рекомендовано носить оружие), звали Антоном Блоховым. Он был моложе первого и на лицо попроще, часто косился на Боголюбова, словно спрашивая разрешения на ту или иную фразу (непосредственный начальник, догадалась я). Все прочие были безбородыми. А работник департамента обнаружения и локализации и вовсе – женщиной. Люба Невзгода, как она представилась. У женщины было скучное, малоподвижное лицо, приплюснутый нос, тонкие губы. Азиатские скулы придавали лицу угрюмость. На такую женщину мужчины обычно дважды не смотрят. Возможно, ее портила униформа, висящая мешком, или что-то другое, не знаю. Но интереса в мужской среде она не вызывала.

Со мной было сложнее. Остальные трое периодически косились в мою сторону. Один казался интеллигентным, другой изображал мачо (я в таких случаях добавляю de cabrio, и по-испански получается «козел»), а третий был зауряден – ни рыба ни мясо. Он смотрел настороженно. При погрузке мы обменивались крепкими мужскими рукопожатиями, так что я запомнила каждого (у меня феноменальная память – пока не забуду). Первого звали Сашей Турченко – очков он не носил, но в голубых глазах светился высокий IQ. Второй – Вадим Усольцев, щетинистый красавчик с претензией на брутальность. Третий – «просто Сташевич». Если что его и выделяло, то это долгий немигающий взгляд. Казалось, он сейчас разлепит губы и заунывно произнесет: «А мы с вами никогда не сидели за одной партой?..»

Стали обмениваться репликами, поговорили о работе. Турченко вспомнил, как в апреле прошлого года треснул лед под Нижнекумской. Тридцать рыбаков отрезало от суши. Спасатели переквалифицировались в «дедов мазаев», вывозили людей на лодках. Никто и «спасибо» не сказал. Рыбаки пьянющие были – только ругались, а последних даже вытащить не успели – затянуло мужиков под вздыбленную льдину. Влепили по «строгачу», словно они сами эту льдину опрокинули. Усольцев в марте из Хакасии не выезжал. Снежные вершины чудили. Трассу Абакан – Кызыл накрыло лавиной, двоих в машине завалило – пока откопали, уже готовы. Парень с девочкой в обнимку, словно на свидании. Можно представить, что они чувствовали в последние минуты... У Сташевича разыгрались воспоминания о «ласковом мае», когда двадцать деревень в Красноярском крае ушли под воду. Такого разлива Кан еще не видывал. Целая флотилия – каждая старожилка норовила полдома с собой увезти, мародеров боялись, а виноват во всем, конечно, Путин, и трудно объяснить, что не только он один. Многие отказывались бросать свои дома, а вода поднималась. В один из таких приливов он и попал – уходил последним, днище лодки пропорол козырек крыльца, и Сташевич полночи просидел на крыше в компании человека и кошки. Кошка орала дурным голосом, а человек аккомпанировал ей на баяне.