Я бриллианты меряю горстями - Андрей Дышев Страница 36

Последнюю фразу она произнесла тем многозначительным тоном, какой умеют воспроизводить только женщины. В нем удивительно тонко сочетались лесть, намек на щедрое вознаграждение, ласка и преданность кошки. Сказав это, Дина провела пальцем по груди Геры, нарисовав невидимый крест.

– А почему я? – Торг был неуместен, все уже было решено. Но так устроен мужчина: в отношениях с женщинами он всячески пытается демонстрировать свою силу, главенство своих решений. Хотя в итоге все равно делает то, что хочет женщина.

– Потому что ты спал с Назаровой, – неожиданно прямолинейно выдала Дина, легонько царапая ногтями его грудь. – И она тебе доверяет.

– Что за ерунда? – вяло возразил Гера. – С чего ты взяла…

– Да я же вижу, какое у тебя появляется выражение на физиономии, когда я говорю о Назаровой! – усмехнулась Дина. – Ты можешь обмануть кого угодно, но только не меня.

– Я не завидую твоему будущему мужу, – сказал Гера, глядя на Дину как на взрывное устройство неизвестной конструкции.

– Это потому, что ты глуп, – вдруг обиделась Дина.

– Я глуп?! – вскричал Гера, хватая Дину за плечи и заваливая на себя. – Это ты мне сказала, щелкоперша?! Да ты уже неделю грызешь кончик ручки и морщишь лобик, раздумывая над тем, что Назарова сделала плохого и что она могла бы сделать, если бы не сделала того, что уже сделала…

– Замолчи, не то обижусь и уйду!

– Пока ты шевелишь своими извилинками, я уже завладел кейсом хозяина «Ауди», понятно? У меня в руках штуковина, из-за которой прихлопнули двух человек и теперь собираются прихлопнуть меня!

– Что ты несешь?!

– А то, что женщины в журналистике способны только обижаться, задавать подлые вопросы, а в случае серьезной ошибки тотчас напоминать, что они – слабый пол!

Дина молча встала с постели, завернулась в простыню, подошла к окну и прикрыла створку.

– Ты чего разорался? – шепотом произнесла она. – Ты соображаешь, что говоришь?

– Соображаю, – ответил Гера, с опозданием понимая, что погорячился. – Но ты вывела меня из себя.

Она подошла к столу, плеснула в стакан коньяка и, вернувшись к дивану, села на его край.

– И что было в этом кейсе? – тихо спросила она, не сводя с Геры глаз.

– Я еще его не вскрывал. И, честно говоря, не собираюсь это делать.

– Почему?

– Потому что жить хочу. Завтра моей ноги здесь не будет. Я уеду к себе на Алтай.

– Никуда ты не уедешь, – ответила Дина, залпом выпив коньяк. Поморщившись, посмотрела на стакан. – Какую все-таки гадость производят во Франции!.. Никуда ты не уедешь, – повторила она. – Будешь жить у меня и учиться на журналиста.

– У тебя? – Гера изобразил бурный восторг. – С твоим долбанутым братцем и убогой мачехой? Спасибо! Лучше я пойду санитаром в психбольницу Кащенко.

Тут он вспомнил, как разыграл мачеху, и сказал:

– Не забудь забрать у своей второй мамы мой паспорт.

– А откуда у нее твой паспорт?

– Я приходил к ней и представлялся покупателем твоей комнаты.

Он думал, что Дину это развеселит, но она думала о другом.

– Где кейс?

– Там! – неопределенно махнул он рукой. – Я кинул его в канаву.

– В какую еще канаву? – жестко спросила Дина. Она склонилась над ним, положила ладонь ему на горло, а потом медленно опустила ее к животу и ниже. – Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если ты не дашь мне этот кейс? Ты знаешь, чем рискуешь?

– Теперь я не завидую не только твоему бывшему мужу, – признался Гера, осторожно убирая ее руку. – Но также твоей мачехе, сводному братцу, твоим дядям и тетям, главному редактору Фризову, командиру самолета, который тебя вез…

– Мне долго ждать?

– Тебе бы мужиком родиться, – сказал он, со вздохом вставая с дивана.

Дина кивнула, словно согласившись с этими словами, но лицо ее вдруг потемнело, словно пламя свечи задуло сквозняком. Она начала быстро одеваться. Резко завела руки за спину, застегивая лифчик. Движение было чрезмерно сильным, и швы треснули. Дина с ненавистью сорвала лямку с плеча и кинула лифчик на пол.

– Будь все это проклято! – сквозь зубы произнесла она.

– Ты что? – произнес Гера, стараясь вложить в голос как можно больше доверительности и нежности.

– Отец мне говорил эти слова, теперь ты, – ответила Дина, надевая через голову футболку на голое тело. – Ненавижу все женское в себе! Ненавижу!

Надо было срочно давать задний ход. Гера схватил Дину за край футболки и потянул к себе. Она не удержалась на ногах и спиной упала на постель. Через мгновение Гера оказался сверху.

– А как мне нравится все женское в тебе! – плотоядным голосом произнес он и пропустил руку между ее ног.

– Тебе нравится, – произнесла Дина, отворачивая лицо. – Но это мало что значит. Кто ты такой? Сегодня ты есть, а завтра тебя нет.

– Появится другой, кому это тоже понравится, – на всякий случай заверил Гера, предусмотрительно отказавшись от своей эксклюзивной роли в постельных делах с Диной.

– Ну при чем здесь кто-то другой? – отпарировала Дина, сильно сжав колени, и села в постели. – Какое мне дело до другого?.. Убери руку!.. Я не альтруистка. И тем более не проститутка. Меня больше волнует мое отношение к себе… Кому-то все равно, в каком качестве пребывать, а кому-то позарез нужно то, чего природа не дала.

Она снова встала и быстро оделась. Затем взяла сумку, посмотрела на вещи, расставленные на столе, но складывать их не стала.

– Вот тебе, например, не все ли равно, кем быть – мужчиной или женщиной? – задала она неожиданный вопрос.

– Что значит «не все ли равно»? – возмутился Гера и постучал пальцем себя по виску. – Ты за кого меня принимаешь, феминистка?

– Ладно, пойдем! – махнула она рукой.

Гера напомнил ей о ее вещах:

– А мы разве сюда еще вернемся?

– Конечно, – не задумываясь, ответила Дина и стала спускаться по ступеням вниз. – Коль Бог создал нас разнополыми существами, то будем извлекать хоть какую-нибудь выгоду из этой роковой ошибки, да?

«Вот тебе на!» – подумал Гера.