Последний аргумент закона - Андрей Воронин Страница 3

Феликс точно так же, как и Илларион, избегал бурного проявления чувств, особенно, если это касалось встречи двух мужчин. Несмотря на то, что они не виделись два года, всего лишь обменялись рукопожатием, правда, крепким и продолжительным.

— Не стану врать, Феликс, я не скажу, что ты совсем не изменился.

— А вот тебе это удается, Илларион, — бывший спецназовец, а теперь мастер по реставрации автомобилей тряхнул головой.

Забродов отступил на пару шагов и с ног до головы осмотрел друга.

— Странное дело, — проговорил он, — в американском джинсовом комбинезоне, в клетчатой рубашке и с ковбойским платочком на шее ты почему-то все равно смахиваешь на средневекового русского мастерового.

Феликс усмехнулся, не зная, воспринимать сказанное как похвалу или же как дружескую издевку:

— Это потому, Илларион, что профессия не знает национальности. Рабочая одежда должна быть удобной — это единственное правило. Поэтому, думаю, и русский мастеровой, и итальянский, и китайский в средние века выглядели одинаково.

— Да, — рассмеялся Забродов, — в самом деле, гайка — она национальности не имеет.

— С твоей машиной придется повозиться, — немного помрачнев, произнес Феликс.

— Ты еще капота не открывал.

— Я слышал, как ты по улице ехал и переключался, во двор въезжая.

— Тебе этого хватило? — засомневался Илларион.

— Хороший доктор иногда по одним глазам пациента ставит диагноз.

— Жить будет? — в тон Феликсу спросил Забродов. Он по-прежнему относился к своему автомобилю как к живому существу и в этом находил единомышленника в лице Феликса.

— У каждой машины есть душа, — проговорил тот, кладя руку на капот.

Он сделал это так, как делают взрослые, кладя ладонь на лоб ребенку, чтобы проверить, нет ли температуры.

— Пусть остынет немного, а мы посидим. Только сейчас Забродов увидел, что под старыми, давно одичавшими яблонями, среди сорняков стоит вкопанный в землю стол, надежный, сделанный больше чем на одну человеческую жизнь. Четыре стальные трубы, на них лежал щит из дубовых досок в ладонь толщиной. Доски были свежеструганные. С одной стороны от стола растянулся старый сетчатый гамак, с другой стороны стояла железная двуспальная кровать с матрасом, обтянутым брезентом. Брезент давно выгорел на солнце, его грязноватая в разводы белизна вполне могла сравниться с белизной гимнастерки солдата, уходящего на дембель.

— Садись, — предложил Феликс, указывая Забродову на кровать. — Если не удобно, возьми подушку.

Сам он устроился на гамаке и, запустив руку под обширный стол, вытащил четыре бутылки пива, холодные, покрытые конденсатом.

— Угощайся, — без всякого усилия Феликс содрал жестяные пробки большим пальцем.

— Я не буду.

— Почему?

— За рулем, — автоматически ответил Забродов. Феликс мягко поставил перед ним бутылку:

— Отвыкай. Твоя машина пробудет у меня не меньше трех дней. Привыкай к нормальной жизни, когда можно пить пиво, если захочется утолить жажду, когда ходишь пешком.

— За встречу, — произнес Забродов, поднимая бутылку с пивом.

Бутылки сошлись со звуком, который возникает от соприкосновения двух средних размеров булыжников.

— Знаешь, в этом что-то есть, — усмехнулся Илларион. — Я имею в виду в пиве, которое пьешь с утра не для того, чтобы опохмелиться, — Забродов перевел дыхание, наслаждаясь новым аспектом собственной жизни, и сделал еще несколько глотков. — Пиво как пиво, обыкновенное, «Жигулевское»… — говорил он, разглядывая этикетку, — а у тебя оно почему-то пьется вкусней.

— И пива «Жигулевского» не бывает, — напомнил Феликс.

— Конечно, по справедливости это пиво должно назваться «Баварским», во всяком случае, технология приготовления немецкая.

— Вот так и рушатся патриотические мифы.

— Ты же сам только что говорил, гайка не имеет национальности.

— Гайка — нет, — убежденно произнес Феликс, — а вот машина — имеет душу. И пиво тоже.

Бутылки пива вполне хватило на то, чтобы утолить жажду и уже не желать других удовольствий. Забродов почувствовал, как ему стало хорошо и как спокойно сделалось на душе.

— Ты патриархален. Такое впечатление, будто время за воротами твоего дома остановилось.

— Только в такой обстановке и можно восстанавливать антикварные машины, поведал Феликс и рывком допил остаток пива в бутылке.

По глазам друга он понял, что вторую предлагать не надо.

— Я читал о тебе в газете «Автобизнес», — вспомнил Забродов.

— Неужели ты веришь журналистам? — недовольно улыбнулся Феликс. — Приезжал ко мне один… Вроде нормально с ним говорили, а потом почитал статью и разочаровался. Единственное, что в ней напоминало обо мне — настоящем, так это фотография. После этого один за другим стали появляться клиенты. И хотя бы один из них пришел с дельным предложением!

— Чем тебе клиенты не понравились?

— Никто не предлагал мне старую машину, все хотели купить у меня готовую.

— Не для своего же удовольствия ты их делаешь?

— А для чьего? Пойдем, покажу, если любопытствуешь.

— Ты бы мою посмотрел.

— Успеется, еще не остыла.

С виду сарай больше походил на конюшню, чем на автомастерскую покосившийся, деревянный, с маленькими окошками в бревенчатых стенах. Феликс отворил широкие ворота, Забродов шагнул на дощатый настил. Потолка здесь не было, редкую обрешетку стропил прикрывал шифер, а на балках висели заводские светильники, похожие на церковные колокола.

Вспыхнул яркий свет. В правой стороне сарая находились станки — токарный, сверлильный, фрезеровочный, несколько точильных. Тут же высился кузнечный горн и огромная наковальня, на которой лежал увесистый молот на длинной деревянной ручке. Кузница выглядела так, словно ее специально готовили для съемок этнографического фильма. Впечатление портил лишь компрессор, который Феликс использовал вместо классических кузнечных мехов. Работать ему приходилось без подмастерья, вот и придумал новшество.

В другом крыле сарая стояло четыре автомобиля: почти готовые, уже сияющие лаком «мерседес бенц» времен второй мировой войны, длиннющий «ЗИМ» пятидесятых годов странного кофейно-сиреневого цвета, двухместный спортивный «БМВ» начала пятидесятых годов и что-то совсем невразумительное, разобранное на части.

— Ну, как? — с гордостью поинтересовался Феликс.

— Я не любитель старинной техники, — признался Илларион.

— Ты же любишь старину!

— Старина старине рознь. Старые книжки можно читать, в старом кресле с удобством отдыхать. Но я никогда не буду смотреть на экран допотопного телевизора, если есть возможность усесться перед современным аппаратом. Вещи, не приносящие пользы, бессмысленны.