Блиндажные крысы - Лев Пучков Страница 18

Ввиду скудности визуальной информации организм мой переключил акцент на запахи: я обнаружил, что в кабинке остро пахнет не только моим потом (я за какие-то секунды вспотел как ломовая лошадь в жаркий полдень), но и дезинфектом, примерно таким же, как в Архиве, только более едким и настолько тошнотворным, что от него возникала резь в глазах.

Это что же… Получается, здесь уже кто-то умирал?! А иначе зачем обрабатывать кабинку такой едкой дрянью? О, Боже…

Как только я об этом подумал, кабинка перестала быть тем, чем являлась на самом деле, и превратилась в аномально длинный гроб, поставленным почему-то на попа и не до конца зарытый в землю: мелкие отверстия под потолком были над уровнем грунта.

Кто-то оттуда, сверху, страшно мстил мне и словно бы наслаждался моей агонией, отказывая мне в быстрой и безболезненной смерти. Я буду умирать здесь долго и мучительно, на потеху моим врагам, наверняка разбившим где-то неподалеку, тремя метрами выше, палатку для пикников с удобными шезлонгами и подтянувшим к этим мелким вентиляционным отверстиям чувствительные микрофоны, которые будут передавать им каждую нотку моих предсмертных хрипов и воплей.

Я настолько живо и ярко представил себе все это, что со мной тотчас же случился истерический припадок. Страшно рванувшись, как загрызаемый крысами лев, застрявший в узком пещерном проходе, я стал дико выть и биться в своем «гробу», безысходно, бездумно, хаотично и яростно: я лупил в дверь и в стены кулаками и коленями, насколько это было возможно в этой жуткой тесноте, потом, отчаявшись, пробовал рвать обивку когтями и зубами, но она не поддавалась, здесь, кажется, все было продумано до мелочей, и не я первый сходил с ума в этом ужасном приспособлении, которое наверняка родило воображение какого-то больного психопата, — ни один нормальный человек в здравом уме не сумел бы додуматься до такого способа казни для другого человека…

Вступив в неравную борьбу с внезапно навалившимся на меня первобытным ужасом, преследующим едва ли не каждого из нас в перспективе быть когда-нибудь погребенным заживо, я быстро терял силы и вскоре стал задыхаться. Принудительная вентиляция в моем гробу отсутствовала, а долгое буйство плоти без постоянного притока свежего воздуха невозможно в принципе. В какой-то момент я почувствовал, что умираю от удушья и что мне срочно нужно наверх, дабы приникнуть раскаленными губами к отверстиям под потолком и вдохнуть полной грудью. Увы, к тому моменту я окончательно обессилел, да и вообще, не знаю, возможен ли был такой акробатический подвиг в создавшихся условиях, даже при наличии свежих сил и ясного мышления.

Как ни странно, бессилие помогло мне: не сумев сделать ничего, что бы облегчило мое положение, я завис в своем гробу, упершись коленями в одну стену, а спиной в другую, уронил голову на грудь и впал в прострацию.

Мне показалось, что я уже умер, но дух мой упорно не желал выходить из моего измученного тела: он, словно бы в наказание за что-то ужасное, был прикован к этой воняющей потом и еще чем-то едким плоти и обречен неотлучно нести караул до полного разложения моей физической оболочки.

В таком промежуточном состоянии, совершенно без всяких мыслей, без эмоций и в отсутствие каких-либо даже элементарных реакций, я существовал, как мне показалось, целую вечность — пока не пришли крепыши, дабы распахнуть крышку проклятой домовины и извлечь мои бренные останки на свет божий.

* * *

Крепыши — молчаливые исполнители Системы — слова лишнего не говоря и даже не взявши себе за труд поинтересоваться моим самочувствием, отвели меня двумя этажами ниже, в некое подобие медицинского учреждения. Здесь везде был кафель, кварцевые лампы и стерильная чистота. Окон я не заметил, так что, вполне возможно, это был подвал.

Для начала меня поместили в душевую и выдали казенную одежду: смену нижнего белья, тапочки и робу из прочной и грубой ткани. Это было весьма кстати. Неловко признаваться в этом, но во время адских метаний в «гробу» со мной приключилась неприятность, из-за которой мои вещи временно пришли в негодность. А может, и не временно. Туфли, например, точно придется выкидывать. Жаль, хорошая была обувка.

Хотя… Об этом я подумал как-то мимолетно, по инерции: память подсказывала, что туфли мне нравились, но никаких эмоций по факту их утраты я в настоящий момент не испытывал. Очень может быть, что если бы сейчас меня повели на расстрел, я бы отреагировал примерно так же. Да, разумеется, это нехорошо, неправильно и несправедливо, но, если уж так приспичило, пусть расстреливают. Я был до крайности измотан физически, выжат до последней капли в эмоциональном плане и относился ко всему происходящему с совершенно не присущей мне черствостью. Не знаю, уместно ли будет так выразиться, но возникало ощущение, что мне каким-то неведомым образом ампутировали эмоции.

После того как я наскоро привел себя в порядок и переоделся, меня отвели в помещение, похожее на кабинет врача. Здесь меня поджидал Никита Сергеевич в компании с грустным желчным типом, облаченным в белый халат.

— Так вы, оказывается, негодяй, — с порога заявил я, бесстрашно глядя на следователя. — А как ловко порядочным прикидывались…

— Да сам такой! — как-то совсем свойски обиделся Никита. — Кто сказал «нет клаустрофобии»? Я что, по-твоему, этот вопрос задал, чтобы понравится даме?

— До сегодняшнего дня не было, — я без эмоций пожал плечами. — Кстати, а что там с дамой? Я так понимаю, вы ее изнасиловали и убили?

— Ага, и расчленили тоже, — Никита достал телефон и протянул его мне. — Третий абонент по списку. Можешь позвонить изнасилованной и убитой и спросить, как самочувствие.

— Не буду, — нимало не смутившись, отказался я. — Мы с ней даже не знакомы.

— Правильное решение, — одобрил Никита. — Звонить незнакомой даме в столь поздний час — это бестактность на грани непристойности. Кстати, если интересно: Инга тебя вспомнила.

— Да мне как-то… — я с искренним равнодушием пожал плечами. — Что вы собираетесь со мной делать?

— Все как обычно, — дружелюбно улыбнулся Никита. — Исполним три желания и отпустим. Начнем прямо сейчас: нет ли желания перекусить? Обычно после таких переживаний люди испытывают прямо-таки дикое чувство голода.

— Очень мило, — равнодушно отметил я. — Сначала доведем узника до предынфарктного состояния, потом покормим. Это что, у нас такая обязательная программа?

— Саша, ты сам ведь виноват! — с чувством воскликнул Никита. — Ну сказал бы, что у тебя клаустрофобия, никто бы тебя в «стакан» не пихал, посидел бы спокойно в коридоре. Если хочешь знать, многие «клиенты» со стажем сами туда просятся.

— Да неужели? Эти «клиенты», они что — сумасшедшие?

— Это своего рода релакс такой, — вмешался грустный тип в халате. — Подумать, подремать, ненадолго самоизолироваться от шумного мира. Эффект почти что как в барокамере.

— Да в гробу я видал такой релакс, — пробурчал я. — Вы врач, что ли?

— Так точно.

— А вы сами там бывали?