Бастион. Война уже началась - Сергей Зверев Страница 18

– Это что за недоверие, товарищ? – нервно сглотнул Гулька.

– Пришел бабай, называется, – сообщил широколицый, стирая с губ улыбку. И тут я обнаружила, что без улыбки на его лице остаются только хищные, холодные (отвратительно холодные!) глаза. И ни черта больше.

За его спиной объявился еще некто – пониже ростом и одетый в защитную военную (или не военную – откуда я знаю!) форму.

– Больше никого, – сказал некто. – Зря прятались.

– Изменим жизнь к лучшему? – насмешливо произнесли над ухом. Я шарахнулась как припадочная, чуть не окочурилась от страха. Не представляю, как сподобилась обернуться.

Оказалось, комната не так пуста, как полна. Из-за простенка выбрался третий субъект, высокий, мордастый, с нитевидными усиками под носом. И одетый в точно такой же камуфляж, как у второго. И с пистолетом.

– Войдите в комнату, положите вещи и встаньте лицом к стене, – распорядился «Окуленко». – Мальчики налево, девочки направо.

– Мы туристы… мы пролетом, – прошептала я деревянными губами.

– Не старайся, Динка, закончились наши игры, – буркнул Гулька, медленно опуская на пол баулы. – Прижучили. Знаешь, как призрачно все в этом мире?..

Последнюю фразу он произносил очень медленно. Судя по глазам и выразительно сжатой челюсти, под прической Сизикова протекал мыслительный процесс.

– Прошу учесть, что два рáза не повторяю, – намекнул «Окуленко», поигрывая стволом.

Меня передернуло. Я шагнула в комнату.

– Прощай, душа пропащая… – прошептал Гулька.

И в ту же секунду что есть мочи толкнул меня на мордастого! Ах ты гадина!.. В ушах засвистело, кишки чуть не вылетели – я со скоростью пущенной шайбы вонзилась в грудь усатого. В нос ударил удушливый запах немытого мужика. Батюшки!..

Он ругнулся, хотел меня отшвырнуть, но я вцепилась в его униформу, заверещала, как сирена. Правильно: швырнет он меня – я же мозги свои со стены не соскребу… Он рванул еще раз – обеими руками. Но не тут-то было: грохнул выстрел – ба-бах! За ним еще два – ба-бах! ба-бах! Оглохнуть можно… Униформист этот куда-то полетел. Я за ним. Но вовремя отцепилась – меня закружило, завертело… Шарахнуло еще дважды. Как дубиной по затылку!.. Я уже не орала, я изрыгала что-то несусветное, пакостное, поросячье. Тень пружинисто метнулась к окну, а я, завершив пируэт, ударилась головой о стену и сползла на пол. Выжила. Последний кадр с Гулькиным участием в стенах дома был впечатляющ, как ничто другое. Послав еще две пули в дверной проем, он швырнул пистолет «униформиста» на пол и, сгруппировавшись, в отчаянном рывке послал себя правым боком в окно. Мать моя, мелькнуло в голове. Да это же высший пилотаж, это же этюд! Кино! Стекло разлетелось вдребезги, а Гулька вывалился за подоконник. Я осталась одна, если не считать усатого, мордатого… который в какой-то извращенной позе, разложив ноги под прямым углом, лежал рядом и смотрел на меня со злостью – одним глазом. Второго не было. На его месте пузырилась кровавая каша… Вот именно на этом эпизоде, не позже, не раньше, в моей голове и стали взрываться мины. Я заткнула уши ладонями, кажется, застонала…

Двое с руганью ворвались в комнату, бросились к окну.

– Уходит, падла! – выкрикнул «Окуленко», хватаясь за уцелевшую раму. – В машину садится! Не уйдешь, мразь!..

Я сделала попытку подняться. Но второй – коренастый, низколобый, с узкими глазками-щелками – больно пнул меня по коленке.

– Сидеть, сука! Встанешь – убью, б..!

Я взвизгнула от боли. Еще пуще – от страха. А эти двое открыли беглый огонь из окна. Тут я ошизела окончательно. Последнее, что здраво прозвучало в ушах, – яростный рев двигателя. Он меня и подбросил. Даешь праздник непослушания! Не помню, как встала, но как-то сумела. Те мерзавцы не видели, они были заняты. Один менял обойму, другой лупил навскидку, отрывисто матерясь в паузах. Я не помню, как бежала по дому, не помню, как вырвалась во двор. Но как уезжал пробитый пулями «уазик», помню прекрасно. Смяв куст жимолости, он отбросил приоткрытую створку ворот, дал вираж в переулок и, скребя правым бортом соседнюю ограду, запрыгал по рытвинам. Гулька, видимо, сумел пригнуться: голова не торчала. Одни руки на руле…

– Гулечка, подожди!! – завопила я. Бросилась в переулок, давясь слезами, воя от ужаса. А позади гремели выстрелы, что-то свистело над головой. «Уазик» уже выезжал из переулка, впереди маячил обрыв, направо – дорога, ведущая мимо мостков. Туда он и вильнул. Да не успел. Пули пробили заднюю шину, автомобиль повело. Очевидно, пытаясь удержать его на дороге, Гулька резко нажал на тормоз, но зря он это сделал. «Уазик» развернуло на девяносто градусов, швырнуло в обрыв. Я отчетливо помню, как отрывались от земли правые колеса, помню, как кренился корпус, помню истошное «А-а-а-а!!!..» в исполнении Сизикова… Но вот как Гулька и машина кувыркались с обрыва, я уже не видела. Во-первых, обрыв, во-вторых, я сама упала. И ничего в том странного. Странно, что не упала раньше. Меня закачало на бегу, я царапнула шевроном бегущую мимо штакетину, а потом нога провалилась в яму, и я с разгона влетела в куст чертополоха, растущий посреди дороги. Вставать уже не хотелось. Да и не было ни сил, ни смысла. Я лежала. Долго лежала. Боль притупилась. Спокойствие пришло как нечто закономерное. Хватит. Забодали. Поэтому, когда над головой раздались шаги, скрип ремня и кто-то остановился у моих распластанных мощей, я ничем не выразила своего отношения. Призрачно все, прав Гулька…

– Сучара… – процедил сквозь зубы коренастый.

Судя по шуршанию одежды, он что-то вынимал из кармана. Потом опустился коленом мне на спину, прижал к земле, а руку положил на затылок, тоже прижал. А зачем, собственно? – как-то отрешенно подумала я. Разве меч сечет повинную голову?.. Или это не меч? А голова – не голова?.. Или иметь будут? Но я уже сегодня занималась любовью…

Нет, не имели. И не меч. Что-то острое, жгущее ворвалось в мою шею. Проникло так глубоко, что мышцы сжало судорогой. Я застонала, стала вырываться, чувствуя, как защемленный нерв отчаянной резью реагирует на любое движение. Но вдруг в глазах завертелась карусель, тело стало погружаться в какое-то ватное одеяло…

А дальше, ну ей-боженьки, ничего не помню.