Бастион. Война уже началась - Сергей Зверев Страница 17

– Пока, дядь Федь, – козырнул Гулька. – Спасибочки и на этом.

Бирюк кивнул, махнул рукой.

– Отчаливай… Опосля благодарить будешь, паря.

Малый обмотал «дрыгалкой» мотор, поплевал на ладошки, дернул. Мотор чихнул.

– Шибко не едь, – предупредил дядя Федя. – Не ровен час деваху напугаешь… А ты, парень, не забудь, – вскинулся он из-под бровей на Гульку. – Найдешь избу на сваях, она высо-окая, ты ее от причала увидишь, не ошибешься, чай. Окуленко должон быть, он завсегда по средам. Он мастером в гараже работает, в Бирюлино. Среда, суббота – выходной… Так что зайдите, должон быть. А нет так нет, пехом почапаете. Бог подаст. Я что сделаю?

– Ага, – кивнул Гулька. – Там, в Зональном, народ-то живет?

– Да там три бабки на весь Зональный. Доживают, – скривился в гримасе дядя Федя. – Разорили, демократы х… Окуленко рыбалит в тех местах, на косе, у него в доме снасти, прикорм. Найдете его, скажете – мол, от Федьки Овчарова, он вас без денег за кряж увезет. А в Кулыме найдете проводника, там час ходу по распадку.

– Вот спасибо-то, – поблагодарил Гулька.

Мотор взревел. Шкет-«паромщик» выпустил веревку, уселся на заднюю скамью.

– Санек, не забудь, рысью – рысью назад! – крикнул дядя Федя.

Не скажу, что очередная потеря целомудрия прошла без сучка и зазоринки. Были изъяны. Сами попробуйте трижды за ночь побегать к бочке с водой через храпящего дядю Федю. Но с задоринкой, это очевидно. Во всяком случае, я ожидала от Гульки под хмельком худшего.

– Чего улыбаешься, холостячка? – проорал он со своей скамьи. И сам, недолго думая, расплылся, будто помидор по штанам.

Я покачала головой. Ну его в баню. Тоже мне, эксперт по частным урокам. Тем временем под надсадный вой мотора мы протарахтели мимо северной оконечности островка Кайнак – островерхой скалы с одинокой сосной – и, слегка сдав к югу, чтобы не сносило течением, вышли в восточный плес. Позади остался намывной пляж на оборотной стороне острова. Теперь я рискнула обернуться. Навстречу рванулись жмущиеся друг к другу сараюшки, балки из досок, за ними дома – совсем мало, горстка.

– Здесь раньше был рыбачий поселок Зональный! – просветил меня Гулька. – Говорят, таймешок с хариусом на быстринах резвились – только шум стоял!.. А теперь ушла рыба – одна шваль осталась…

– Да три ведьмы в поселке… – хохотнул кривозубый Санька, направляя лодку на бак ржавой водонапорной станции на берегу заливчика. Резко вывернул рукоять, дал витиеватый вираж и изящно подплыл к заброшенному причалу, от которого во многих местах сохранились лишь сваи, уныло торчащие из воды. Качнувшись на собственной волне, лодка бортом ударилась о парапет. Я лязгнула зубами.

– Приехали, дяденьки-тетеньки, – сообщил малек. – Гоните денежку и вылазьте.

Я всматривалась в заброшенные лачуги, выходящие на причал, но нигде не ощущала даже намека на шевеление. Дома пустовали и равнодушно взирали на новоприбывших черными дырами оконных проемов. Многие окна были забиты досками. Лоскутья толя хлопали на ветру.

– Декаданс… – невесело пробормотал Гулька.

Домик на сваях действительно выделялся высотой. Он сохранил целые окна и приличный издали забор. Пока мы щурились на восходящее над скалой светило, у причала забурчал мотор – малец торопливо разворачивал лодку. Прошло секунд шесть – и он уже мчал, задрав опустевший нос, на северную оконечность Кайнака.

– Слушай мою команду, – Гулька взвалил на плечо обе сумки. – Побатальонно и шагом марш. К дяде Окуленко.

– А если его нет? – пискнула я.

– Тогда я нам не завидую. Ну ничего, бродяжка, зароем твой сидор под скалой и пойдем порожняком на юг. Авось, горы не без указателей.

Вблизи скопление лачуг и старых рыбацких балков оказалось еще печальнее. Запустение царило повсеместно. Электрические провода – оборваны, крохотные огородики поросли бурьяном, крыши осели. В одном из замшелых окон – практически на уровне земли – мелькнуло лицо старухи, изрытое морщинами, и сразу скрылось – костлявая рука задернула занавеску.

– Во рожу наела… – несмешно сострил Гулька.

Даже избушка на сваях анфас стала какой-то скукоженной. Огород отсутствовал. За оградой росла одичалая жимолость, задний план двора полукольцом окружали тесаные сараюшки с покатыми крышами. У крыльца лежал разобранный лодочный мотор, на перилах сохла промасленная дерюга. Полагаю, нам подфартило: за кустами стоял моложавый на вид «уазик», а из сарая торчала чья-то широкая задница в болоньевых штанах. Обладатель задницы размеренным волоком вытягивал из груды снастей крупноячеистую сеть, покрытую тиной. Бросил на землю, стал разматывать.

– Бог в помощь. – Гулька оперся на приоткрытую створку ворот. – Разрешите обратиться, сударь?

Человек, одетый в плащевую жирную робу, обернулся. У него было широкое улыбчивое лицо и нос картошкой.

– Обращайтесь.

– Если вы Окуленко, то мы до вас. С нижайшей просьбой. От дяди Федора.

Человек отложил сеть. Вытер руки о штаны. Взглянул на ладони.

– Проходите в дом, – кивнул он на открытую дверь. – Сейчас руки сполосну и поболтаем.

Ничего в нем не было ярко отрицательного. Нормальный светловласый мужик, не дурак поулыбаться. Мы отворили пошире створку и вошли. Гулька даже вытер ноги о металлическую решетку перед крыльцом. Дескать, вот мы какие воспитанные. А потом галантно посторонился, пропуская меня вперед.

– Да не вытирайте вы ноги, – бросил мужик, бренча рукомойником. – В этой хате отродясь не убирали. Баба в Бирюлино сидит, сюда, в Зональный – ни ногой, прошу ее, прошу… Обленилась, зараза.

– Прекрасно вас понимаю, – в порядке подхалимажа хохотнул Гулька.

– Девушка, в дальнюю комнату проходите, – любезно подсказал мужик. – Это за кухней. Но только прошу вас, не принюхивайтесь…

Что-то мне не понравилось в его тоне. Откуда взялась эта слащавость у грубоватого мужика? Но оборачиваться и смотреть ему в рот было уже не с руки: Гулька дышал в затылок. Я проскочила пахнущие тиной сенки, дверной проем, транзитом миновала засаленный закуток с примитивной газовой горелкой и в некоторой растерянности заглянула в комнату.

Она была совершенно пуста. Окно и стены.

– Влипли… – тихо ахнул Гулька.

Все происходило так быстро, что не нашлось времени испугаться. Сбитые с панталыку, мы обернулись почти одновременно. И застыли.

Человек по фамилии Окуленко, или как там его по-серьезному, стоял в проеме между сенями и кухонькой и продолжал улыбаться.

В руке он держал железную штуковину, похожую на пистолет.

Никогда не видела настоящих пистолетов. Только в кино.

– Нет, подождите, – хотела я сказать, но что-то приключилось с моими голосовыми связками – я закудахтала наседкой и, отчаявшись родить вразумительную речь, заглохла. Вот тут-то мой неясный ужас, подспудно зревший все эти дни, и пробил дорогу. Меня пронзил столбняк, я похолодела, выронила из онемевшей руки Гулькин футляр. Он глухо стукнул.