Цену жизни спроси у смерти - Сергей Донской Страница 17

В следующий момент произошло непоправимое. Наташа положила руку на Аркашино плечо, чтобы шутливо развернуть на сто восемьдесят градусов и направить восвояси. Он покраснел, напрягся и… неожиданно просел в отцовских туфлях, сразу уменьшившись в собственных глазах и в глазах потрясенной Наташи до размеров жалкого пигмея. Пару секунд она недоуменно хлопала глазами, а потом прыснула, прикрыв рот ладошкой.

Ха!.. Ха!.. Ты… Ой, не могу!..

Смех был негромким, но он преследовал Аркашу и во время стремительного спуска по лестнице, и на улице, и в ванной комнате, откуда вышел, когда всполошившийся отец пригрозил выломать дверь. Да только самое плохое произошло позже, 1 сентября. С того памятного дня Аркаша Сурин стал в школе Маленьким Муком, как прозвали его после этой истории, сделавшейся достоянием гласности. Как выяснил он, тайком прочтя сказку Гауфа, малыш Мук был карликом в огромных восточных туфлях. В книжке даже картинка имелась – цветная, на всю страницу. Очень колоритный персонаж. Ни с кем не спутаешь. Иногда Аркаша снился себе именно таким – большеголовым коротышкой, шаркающим подошвами шлепанцев с загнутыми носами. Бредет через толпу людей, как сквозь строй, а за спиной его звенит еле слышный переливчатый смех.

Ха!.. Ха!.. Ой, не могу!..

Аркаша Сурин и сам не заметил, как возненавидел своих родителей, которые не сумели обеспечить его всеми хромосомами и генами, необходимыми для полноценной жизни. Влюбленность в Наташу Иванову прошла не сразу, но, доводя себя онанизмом до изнеможения, Сурин не просто обладал девушкой своей мечты, а брал ее силой, ставя то на колени, то на четвереньки. В такой позе он возвышался над ней, а не наоборот. В такой позе он не ощущал себя пигмеем, созданным для насмешек окружающих.

А теперь он смотрел на очередную Наташу, стоящую над ним во весь рост, и требовал:

– Смелее! Говори, что тебя во мне не устраивает!

– Вы обидитесь…

– Нет, – возразил Сурин бесконечно фальшивым тоном.

– Ну… В общем, вы… как бы это сказать… мелковатый для меня. – Наташа улыбнулась, как бы извиняясь за столь строгий приговор собеседнику.

У Сурина заныли сведенные челюсти. Стоило немалых усилий слегка разжать их, чтобы процедить сквозь зубы:

– Я ведь не любовь и дружбу тебе предлагаю, Наташенька. У меня деньги, видишь? У тебя одна маленькая штучка, которой я хочу попользоваться. Все предельно просто. – После этой тирады зубы Сурина опять сцепились, как будто притянутые мощной пружиной. Одна пломба раскрошилась, размазавшись по языку мелкой трухой.

Наташа, избегая смотреть ему в глаза, потеребила пуговицу на халате и призналась:

– Я так не привыкла.

– Как? – встрепенулся Сурин под простыней.

– Без удовольствия.

– А это, значит, для тебя не удовольствие? – Долларовая купюра взметнулась повыше, на манер крошечного победного знамени.

– Нет. – Наташа покачала головой.

– Нет, – отозвался Сурин мрачным эхом.

– Да… В смысле, нет.

– Ладно. С деньгами, говоришь, у тебя напряженка?

Сотенная бумажка с шорохом разорвалась пополам. Обрывки улеглись друг на друга, и через мгновение их стало уже четыре. Потом – восемь. А когда мелкие зеленоватые клочки полетели на пол, то сосчитать их было уже невозможно.

– Зря вы так, – тихо сказала Наташа, когда Сурин закончил. Оказалось, что брови у нее очень густые. Это стало заметно, когда Наташа их нахмурила.

– Почему же зря? – делано удивился Сурин. Ему было жаль сотню, а явно расстроенную медсестру – нисколько. Сама виновата, дура привередливая.

– А я уже согласная.

– Зато я несогласный, – передразнил ее Сурин. – Другой сотни не будет. Ступай, Наташенька.

– Не надо денег.

– Что?

– Не надо денег, – отчетливо повторила она. – Берите меня просто так, даром.

– Даром? – Недоумевая, Сурин следил, как Наташины пальцы расстегивают пуговицы халата сверху донизу, как его полы расходятся в стороны, точно тронутые сквозняком, которого в комнате абсолютно не ощущалось. Жарко тут было, невыносимо жарко и душно. От набежавшего пота у Сурина защипало в глазах.

– Ну? – поторопила его Наташа, оставаясь на месте. – Смелее.

– Иди сюда. – Он хлопнул по матрацу ладонью.

– Вы идите сюда. – Наташа улыбалась, но ее брови оставались сведенными к переносице. – Я хочу стоя. Возьмите меня, если сумеете.

Сурину показалось, что его ударили в солнечное сплетение, а внутри черепа включили какое-то невидимое реле, отчего все его лицо начало наливаться жаром. Даже в расстегнутом халатике, под которым больше ничего не было, твердо стоящая на ногах Наташа оставалась для Сурина совершенно недоступной. Как мраморная Афродита.

– Уходи, – сказал он, уставившись в потолок. Ему хотелось кричать и ругаться во весь голос, но даже этой малости Сурин не мог себе позволить. Он ведь находился в чужом монастыре, и здесь его уставы ничего не стоили. Пока что ничего не стоили.

Он не слышал, как Наташа оставила его одного. Он просто лежал на спине, смотрел вверх, а в его перебинтованной голове, похожей на исполинскую личинку какого-то насекомого, крутилась одна-единственная утешительная мысль.

Подождите немного, Наташи всего мира, и скоро вы все будете у моих ног, вовсе не такие высокомерные, какими хотите казаться… Наташи, а также всевозможные Синдии, Клаудии и даже Найоми. Недолго вам осталось носы задирать!

Глаза Сурина при этом были остекленевшими. Словно он умер от очередного унижения.