Самоходка по прозвищу "Сука". Прямой наводкой по врагу! - Владимир Першанин Страница 11

– Не положено. Там боезапас, тридцать снарядов, принадлежности.

– В нем семьсот килограммов веса. Отцепили бы и пушку выдернули.

Комбат промолчал. Передок запретил отцеплять Раенко, опасаясь, что засосет илом. Помначштаба ситуацию понял:

– Ладно, сушитесь, отдыхайте.

А Юрий Евсеевич Раенко злился не из-за провалившейся под лед пушки. Никуда она из озера не денется. Вытащат утром. Бесило неожиданное понижение в должности. Сказали, что временное, но из линейного полка с передовой в штаб вернуться непросто.

Наверное, кто-то уже занял его место в двухместной землянке с печкой, нарами и даже матрацем. И должность, может, уже забрали, оставив заслуженного капитана в задрипанном пехотном полку командовать двумя батареями «трехдюймовок».

В дивизии без малого сотня орудий да минометы, а он заместитель начальника артиллерии. Теперь вместо сотни пушек дали восемь, да и то одна подо льдом. Злился и на то, что перехватят личную связистку Люсю, на которую многие облизывались, но Раенко держал теплую девку возле себя согласно штатной должности. Уведут, гады!

По-разному складывалась судьба командиров. Комбат Ивнев так и будет командовать батареей, пока не нарвется на снаряд. Потому как ни грамотности, ни подхода к начальству не имеет. И Карелин, его заместитель, заброшен сюда из северной глухомани, где в лаптях до сих пор ходят. Ему тоже высоко не прыгнуть. Сегодня уцелел, повезло, а завтра неизвестно, что будет.

Сам Юрий Евсеевич Раенко окончил училище в тридцать восьмом году. Полноценное, двухгодичное, да еще гаубичные курсы под Москвой. Пришлось, правда, повоевать. Заработал за восемь месяцев две контузии, рану в задницу, едва мужское хозяйство не оторвало. Дали в награду третью звездочку. Вот и вся благодарность. Воюй, пока башку не оторвут.

А потом встретил земляка, тот перетащил его в штаб дивизии. Хоть и тяжелый выдался сорок второй год, но штаб есть штаб. За те же восемь-девять месяцев добился старательностью и услужливостью немалой должности заместителя начальника артиллерии.

В линейном полку, кроме ранений да ругани, ничего не заработал, а в штабе получил вначале одну за другой две медали «За боевые заслуги», а затем, когда добили Паулюса, орден Красной Звезды. Хоть и не имел Раенко отношения к Сталинградской победе, но тогда награждали многих. И «капитана» присвоили – заслужил!

Но судьба играет с человеком как хочет. Кто мог подумать, что рядовая поездка в стрелковый полк закончится встречей с настырным солдафоном, подполковником Мельниковым. Угробил свою артиллерию, теперь хочет выехать на Раенко.

Мрачным и багрово-темным было холодное мартовское небо, закрытое облаками. Такой же мрачный лес вокруг, а в нем тыловые подразделения, штаб полка, санчасть. Они хотя бы под прикрытием деревьев, а боевые подразделения раскиданы на открытом месте, на опушке.

В разных местах взлетали осветительные ракеты. Тени высоких деревьев стремительно надвигались черными полосами, перекрещивались, окружая Раенко темнотой. Редкие орудийные выстрелы звучали с разных сторон. Но больше всего капитана беспокоила стрельба на северо-востоке. Значит, немцы прорвались и полк теперь в окружении?

Вылезать на открытое место к своим батареям Юрию Евсеевичу не хотелось. Верные своей привычке не давать русским покоя и ночью, на опушке изредка взрывались гаубичные снаряды. Иногда раздавался один-другой залп минометной батареи. Немцы стреляли по принципу «на кого Бог пошлет». Это держало бойцов в напряжении, особенно молодняк.

Дождавшись, когда сверкнули вспышки очередного минометного залпа (значит, следующий будет не скоро), Раенко обошел все семь своих орудий. Расчеты спали. Бодрствовали лишь дежурные и командиры взводов. Эти примитивные люди в потрепанных шинелях и несуразных ботинках с обмотками были ему бесконечно далеки, но и шататься одному не хотелось. Отвык от передовой, мерещилась всякая чертовщина.

– Потерь нет? – спросил Раенко.

– Нет, – оживленно ответили сразу несколько голосов. – Немец пугает больше.

– Пугает не пугает, а фугас в траншею боевого охранения закатили. Какого-то лейтенанта наповал убило, и контуженые есть.

– Это далеко от нас, – успокоили Раенко. – В километре. Здесь пока спокойно.

Штабной капитан нервно зевнул. Пальнули по охранению – жди залпа и по орудийным позициям. Небось фрицы разглядели, как батарейцы окопы копали. Помялся, выкурил папиросу, никого не угостив, – всего неполная пачка осталась.

Долг свой выполнил, позицию проверил, можно возвращаться в лес и отдохнуть. Для Раенко саперы соорудили небольшую землянку. Дрянь, а не укрытие! Два бревенчатых наката, земля, нары, самодельный стол, даже печки нет. Юрий Евсеевич потребовал установить печку и положить третий бревенчатый накат.

Но старшина-сапер, собирая свое отделение, лишь буркнул в ответ:

– Как было приказано, так и сделали. А печку в лесу, да еще ночью, я вам не найду.

Неподалеку ахнул взрыв. Морозный ветерок принес кислый дух сгоревшей взрывчатки. По звуку Раенко догадался, что стреляли из «стопятки». Такой снаряд вдребезги его землянку разнесет.

– Делайте третий накат и земли подсыпьте, – властным голосом дивизионного штабиста приказал капитан. – Выполнять немедленно!

Но отделение уже уходило. Лишь старшина в бушлате, с топором за поясом, ответил, обернувшись на секунду:

– Нам еще заграждения натягивать. До утра провозимся. А два или три наката – разницы нет. Снаряд «стопятки» пуд весит. Он и четыре наката просадит, все в щепки разнесет.

Наглость старшины капитан взбесила, он даже крикнул вслед:

– А ну стоять!

Но замотанные бессонницей саперы даже не обернулись. Капризного начальства, требующего персональные блиндажи, нагляделись досыта. А этот артиллерийский капитан им не указ, у них свой командир есть. Раенко приказал старшине принести брезент и пару шинелей.

Сам он опять пошел в своим батареям. В лесу, где беспробудно спали уставшие за день бойцы и командиры, было тоскливо да и, откровенно сказать, страшновато. Снова мелькали черные тени, чудились глаза вражеских разведчиков, высматривающих добычу. Лучше уж в капонире приткнуться – в землянке не теплее.

Обстановка в тот период складывалась тяжелая. Сталинградская битва закончилась. В Германии провели траур по тремстам тысячам сгинувших германских воинов. Сам факт, что немцы признали поражение, говорил о том, что они продолжают не сомневаться в силе вермахта и не собираются засекречивать свое поражение.

Да, мы открыто скорбим по своим героям, но пусть русские не думают, что это останется без последствий! А тем временем по всем странам гуляли многочисленные копии документального фильма о Сталинградской битве. Дальновидно поступил товарищ Сталин. Одно дело – слова и сообщения в газетах, а другое – вот она, картина разгрома.

Заснеженная российская степь, тысячи присыпанных неглубоким снегом трупов, груды исковерканной немецкой техники. Вместо города – развалины, и снова замерзшие, скрюченные тела солдат и офицеров вермахта. Распахнутые в жутком оскале мертвые рты, раздавленные гусеницами танков тела, разорванные взрывами русских снарядов расчеты возле смятых пушек. Дорого обошелся Германии этот поход на Волгу.