Самоходка по прозвищу "Сука". Прямой наводкой по врагу! - Владимир Першанин Страница 10

– Убегать потом трудно, – все же язвил кто-то, понимая истинное положение дел.

– Трудно, – подтвержал Кашута. – Значит, бей наповал, уходи зигзагами, целься лучше. Эх, чего там рассусоливать! Я на «сорокапятку» под Смоленском молился, а если бы мне ЗИС-3 кто-нибудь дал? Только мечтать о такой пушке могли.

Насчет открытой рубки тоже выразился одобрительно:

– Броню ставили, но задымленность сильная от «трехдюймовок». На Т-34 видимости сквозь щели, считай, никакой нет. С открытыми люками катаются. А здесь обзор на все стороны. Тоже большое преимущество. На секунды фрица раньше заметишь, считай, первый выстрел твой.

Училище Павел Карелин закончил в январе сорок третьего. Тогда уже шел разговор о новых погонах со звездочками. Но погоны только собирались вводить, и Павел получил на петлицы блестящие малиновые кубари – младший лейтенант артиллерии, будущий командир самоходной установки.

Участвовал в нескольких боях, был ранен, сумев выбраться из горевшей самоходки. Привык к этой своеобразной машине и, порой заменяя наводчика, успешно всаживал снаряды в немецкие укрепления, поддерживал в атаках пехоту.

Сталкивался с немецкими танками, один подбил. А в другом бою, расстреливая дзот и вражеские траншеи, получил снаряд в лобовую броню. Сумели выскочить вместе с заряжающим из горящей машины, отлежал неделю в санчасти и снова вернулся в батарею.

За умелые действия в бою (и учитывая образование) повысили до лейтенанта, назначили заместителем командира батареи. И вот сегодня второй круг войны после ранения.

Тяжелый, серьезный бой. И потерь таких раньше не было, сразу две сгоревших машины из пяти и шесть погибших ребят. Тягостно и тоскливо было на душе. Карелин после недолгого перерыва снова привыкал к войне.

В каждой самоходке предусмотрели «НЗ» – неприкосновенный запас: консервы, сухари, немного сахара. Все прибрали, пока стояла непривычная для этого времени весенняя распутица. Тылы отстали, да и где остальные машины самоходно-артиллерийского полка – неясно.

Подполковник Мельников, командир стрелкового полка, хоть и похвалил батарею за смелость в бою и неплохие результаты, однако насчет харчей и махорки не позаботился. Может, и сама пехота бедствовала, а может, не до самоходчиков было.

И ребят хоронили сами. Павел Карелин, сходив к тыловикам, увидел, что перед тем, как уложить в братскую могилу, снимают с убитых шинели, шапки, обувь, даже рваные гимнастерки и штаны в бурых пятнах крови.

Еще тягостнее и противнее стало. Похоронщики, кряхтя, тащили с задубевших тел тряпье, прятали в карманы приглянувшиеся вещички вроде портсигаров, ножей, хороших кисетов с остатками табака.

До того разозлился на сытые тыловые морды, что даже закурить не попросил. Наскреб из кисета остатки махорки пополам с пылью и, вернувшись, рассказал увиденное комбату Ивневу Это в бою они цапнулись, а так отношения были в принципе нормальные. Можно и дружескими назвать. Капитан не в тылу отсиживался, воюет, как все.

Комбат угостил лейтенанта водкой, разломил на двоих сухарь и сказал, что своих похоронят сами. Тем более в одной из сгоревших машин лишь головешки да подошвы от сапог остались.

– Займись, – попросил капитан заместителя. – А мы тут оборону строить будем. Земля мерзлая, капониры поглубже долбить надо. На нашу броню надежда слабая.

Пошел с помощниками выполнять. Трое ребят сохранились более-менее. А троих отскребали лопатами, разделили на равные кучки обгорелые кости, обрывки обуви. По оплавившемуся пистолету определили погибшего командира «сушки».

Впрочем, уже не определишь по костям да обрывкам, где – чьи останки. Все вместе лежать будут под одним могильным холмом и наскоро сколоченной пирамидкой со звездой.

Младший лейтенант Афоня Солодков, министр без портфеля, то бишь командир без машины, вместе с двумя уцелевшими самоходчиками старательно помогал, заглаживая вину. А какая вина? Опыта мало, сунулся слишком резво, и конец машине вместе с механиком-водителем. Мог бы и осторожнее действовать, позади плестись. Тогда бы в трусости обвинили.

– Ладно, Афоня, не горюй, – подбодрил его Карелин. – Сгорела самоходка – другую дадут. А насчет механика… в полку сегодня сотню людей без малого похоронили да целый обоз в санбат отвезли. Тоже не все выживут. Крайних не найдешь, кладем людей сотнями.

Заметил, что оставшийся в одной безрукавке Солодков трясется от холода. Нашли для него телогрейку. Наводчик с заряжающим где-то добыли в придачу к своим фуфайкам еще и шинели.

– Чего о командире не позаботились? – спросил Хижняк.

– Зато он о нас позаботился, – огрызнулся наводчик, когда-то служивший на речном мониторе и сохранивший с тех времен тельняшку. – Был экипаж, была машина, а нынче гоп-компания осталась.

– Смелый парень, – похвалил его Алесь Хижняк. – Сразу видно поплавал в лохани – теперь сам черт не брат. Если начальство командира хает, можно и тебе тявкнуть. «Якало» свое показать.

Бывший моряк Геннадий Кирич, заводила в своей компании, «безлошадного» командира Солодкова за начальника уже не считал, но спорить с Хижняком поостерегся. Тот оттянет так, что мало не покажется. Да еще дружок его Мишка Швецов добавит.

Похоронили ребят, дали три залпа. Сидели у мелких костерков, ждали тыловиков, ремонтников. Пришел Саша Бобич с ординарцем, вещмешком и неизменной полевой сумкой.

Принесли несколько кусков сырой свинины. Поделились с самоходами кусками трофейной туши, вытащенной из подожженного «Бюссинга». Бобич, уже с двумя кубарями на петлицах (лейтенант, командир роты!), достал также буханку хлеба, махорки и бултыхнул флягой.

– Почти полная! Потери большие, а довольствие положено на всю роту.

– А наши чмошники все ползут, – ругнулся Ивнев. – Заблудились в трех соснах. Давай разливай.

Налили командирам машин (Афоня Солодков отказался), старшине. Выпили, занюхали хлебом. Экипажи курили принесенную махорку, с завистью принюхивались, но на всех водки не хватит. Зато через час будет готов наваристый суп со свининой.

Старшина уже развел костер в воронке, раздобыл ведро и с помощниками варил мясо. В темноте отчетливо слышалась ругань. Новый командир дивизиона Раенко костерил комбата, который не смог вытащить из вязкого озерного ила провалившуюся под лед пушку.

Впрягали и шесть, и восемь лошадей, но орудие весило с передком две тонны, и сделать ничего не удалось. Мокрый с ног до головы расчет, дрожа от холода, сушился у костра, а Раенко орал на молодого командира батареи:

– Ты у меня всю ночь вытаскивать свою оглоблю будешь. Мало расчета – возьмешь половину остальных пушкарей.

Неизвестно, сколько бы он еще кричал, но пришел помначштаба полка – и, вникнув в дело, заявил:

– Хватит глотку драть! Ночью все равно ничего не сделаешь. Утром самоходку дадим, ребята помогут выдернуть. Вы хоть передок догадались отцепить, когда вытаскивали?