Особо секретное оружие - Сергей Самаров Страница 10

Утро чистое, роса звенит в траве. Тонко... Едва слышно... Только камнеголовые скороспелые вояки, каких сейчас кругом оказалось множество – с одной и с другой стороны, говорят, что роса никогда не звенит. Надо уметь слышать, как она звенит, если ты человек настолько же, насколько ты воин. В древности любой настоящий воин обязан был быть поэтом, иначе он превращался в простого убийцу. Нет, он не обязан был писать стихи, хотя лучше, чтобы он умел это делать. Но он обязан все окружающее видеть и понимать, как поэт, чувствовать, как поэт. Так старые рукописи рассказывают, переводы из которых когда-то читал Талгату старый Алимхан. Он и тогда уже был старый... Так казалось мальчишке Талгату... Казалось, что Алимхан был старым всегда...

Воин обязан быть поэтом... К сожалению, это дано отнюдь не каждому. Вот Талгату, к счастью, к его личному счастью, это дано. И потому он слышит, как звенит роса, когда ветерок колышет утреннюю траву и листья кустов. Он понимает, что его состояние и ощущение можно назвать чисто ностальгическими ассоциациями, и не более. Наверное, и это будет тоже правильным. Сами жители родного села не умеют слышать этот звон, хотя верят, что он существует. Так одна из старинных местных сказок рассказывает, которая до рукописей не дошла, оставшись только в народной памяти, – и ее тоже Алимхан рассказывал. Но Талгат уверен: земляки не умеют этого только до тех пор, пока не уедут из родных краев надолго. Он же сам вообще думал, что уезжает навсегда. Думал, что сумеет перебороть тугую как струна тягу в эти места. А приходится возвращаться. Сначала это происходило только мысленно, но очень часто, почти каждый вечер, стоило только Талгату остаться в одиночестве. Начинал вспоминать и ощущать родную долину, село, вытянувшееся вдоль этой долины и прикрытое с двух сторон отрогами хребтов и в дальнем своем конце стремительно, как птица, взмахивающая крылом, взлетающее на горный склон домами и тремя старинными каменными башнями. С этого склона когда-то, в глубокую старину, село и начиналось. Это потом оно вытянулось вдоль долины – наступили времена, когда можно было не ждать нападения врагов и строить там, где жить удобнее, но не безопаснее. В воспоминаниях, именно в воспоминаниях Талгат начинал слышать, как звенит утренняя роса, потому что только это почему-то запало в голову. Вернее, в первую очередь это, а потом уже все остальное...

А потом он вернулся сюда в действительности. Путь назад ему никто не заказывал, и он всегда мог просто приехать домой, хотя связи с родными почти не поддерживал. И трижды делал это официально, но всегда в зимнее время. Присматривался, что дома происходит... А потом опять приехал, в четвертый раз, присмотревшись... Но он приехал не в гости, а чтобы применять то, чему его так хорошо и так долго, старательно учили лучшие специалисты Советской армии. Теперь уже против наследницы той армии – против армии российской. Правда, в тот раз, в последний, приехал опять зимой. Когда ни травы, ни росы... И ненадолго... В родное село заходил всего дважды, да и то ночью. А потом пришлось бежать отсюда сначала в Турцию, а потом уже и из Турции... [8]Особенно неприятным был побег отсюда, потому что пришлось не просто бежать, а унести с собой шрам на голове – чуть выше лба... Но шрам этот, хотя и памятный, не вызывает злобы и ожесточения и не вписывается в законы адата [9]. Злоба и ожесточение недостойны мужчины. Талгат хорошо понял тогда, что Сохно мог бы просто добить его. Одним взмахом руки. Но не добил, когда узнал... Именно тогда, когда узнал... И почти умышленно дал сбежать, как хорошо понял и почувствовал Талгат... Не поднялась рука майора на бывшего товарища, превратившегося в противника... И уже сам Талгат, разговаривая с собой, пришел к выводу, что и он не смог бы добить Сохно, окажись победителем в той скоротечной, но серьезной и красивой схватке настоящих мужчин. Но он долго после этого, вернувшись туда, где теперь его дом, тренировался, готовил себя к новой встрече, надеясь, что встреча эта когда-нибудь произойдет.