Век испытаний - Сергей Богачев

Август, 1917 год

Полина была не из тех барышень, что казались доступными. Такую кадрилью не возьмёшь. Уж сколько ухажёров подбивало клинья к молодой красавице — не счесть, да всё даром.

Весь их род был харьковцами ^[1] из нескольких поколений.

Небольшой дом на Конюшенной улице ничем не отличался от соседских: небольшие окна пропускали мало света, и зимой, когда темнело рано, все собирались возле печи, чтобы экономить керосин в лампах. Белёные стены обновлялись один раз в год — весной, а гордостью семьи была железная крыша, покрашенная в зелёный цвет. Отец справил её из тех сбережений, что долго откладывал из каждой получки. Тимофей работал по двенадцать часов в день механиком на заводе Гельферих-Саде, где собирали двигатели. Работа была, конечно, не такая тяжкая, как у шахтёров в Юзовке, но требовала знаний и точности, какими Тимофей и прославился. Его сборка всегда была отменной — хоть клеймо ставь, но это всё было до войны. Матушка Полины, Анна, была образцом во всех смыслах. Судьба послала ей счастье, она рано вышла замуж за любимого и сразу забеременела Полиной.

Кому Бог дал, те рожали и растили. Бывало, Боженька забирал к себе деток, то тиф ниспослав, то какую другую напасть, с которой лекари не могли часто справиться, всякое видали, может, потому и были семьи многодетными, как будто хотели преодолеть высшие силы. Так и в семье Полины: она была старшей, сёстры-близнецы Надежда и Ольга были пяти лет от роду, а не так давно у них появился маленький брат — Алёшка. Теперь Тимофей Кирсанов мог быть спокоен — фамилия получит продолжение.

Все хлопоты и обязанности Полины состояли в заботе о младших и о доме. Мать целыми днями шила постельное и нехитрое белье на продажу. Не для дворян, конечно, и не для барского сословия, так, обычное исподнее, которое по цене было недорогим, но доход семье давало. Целую неделю кроила, шила, а на выходные собирала две плетёные корзины и несла в торговые ряды. Когда удавалось полностью расторговаться, покупала малышне пряники и разные сладости, но чаще вырученных денег хватало только на покупку отрезов для следующего покроя.

Несмотря на свой юный возраст, Полина была заправской хозяйкой. Дом был чист, украшен выглаженными салфетками, и ни одна лишняя вещь не бросалась в глаза. Всё было на своих местах. Сёстры и брат пропадали на улице, а когда приходила пора обеда, Поля знала, где их искать: это было несложно, она всегда их находила по шумному гомону. Иной раз спасала со двора скорняжной мастерской, где дядька Филипп выделывал кожи, источая по всей округе запахи разных химикатов, но чаще находила их возле булочной. Запах сдобы притягивал туда детей со всей округи, и бывало, что сердобольные пекари подкармливали их.

Паша Черепанов уже давно приглядел стройную смугляночку и, хотя был не из робкого десятка, всё никак не решался с ней заговорить. И стенка на стенку ходил, и никогда не дрейфил бродить по ночному посёлку, и знали его все в округе, да всё никак не мог Пашка придумать те самые первые слова, которые нужно было сказать. Много раз он представлял себе, как подойдёт к Полине (к тому времени он разведал всё о предмете своих мечтаний — где живёт, чья дочь, что нет у неё избранника, хотя половина улицы по ней сохнет) и, приняв слегка расслабленную позу, засунув руку в карман, скажет: «Такая красота не может одна ходить по слободке!» И тут же представлял себе ответ: «Ещё как может!» Повернётся на своих каблучках так, что платье от разворота такого резкого обернёт её стройные ножки, только её и видели! Нет, так не подходит. Опять мучается Пашка: может, когда будет корзину с продуктами нести, подослать шантрапу малолетнюю, чтобы пронеслись мимо ураганом, как они это умеют. С криком и пылью. И, пролетая мимо, пацанва собьёт её с ног, и помидоры из корзинки покатятся по брусчатке, а тут он, Пашка. Сначала подняться поможет, потом овощи быстро соберёт в корзинку и, пока Полина успеет сообразить, что произошло, он скажет: «Вот окаянные, некому им всыпать!», а в ответ, расстроенная тем, что платье испачкано, каблук сломан и помидоры побиты, она ответит: «Не догонишь уже. Вам, босякам, лишь бы подраться…» Сам с собой разговаривая, Пашка задумался: «Чего это „босякам“? Я прилично одет — вон пиджак новый почти, кепка — так вообще только пошили. Чего это „босяк“? Нет, не подходит так…»

Долго ломал голову Пашка, стесняясь сам своей неуверенности. Время шло, и в его голове всё чаще появлялись крайне неприятные мысли о том, что кто-то более решительный успеет раньше него взять эту неприступную крепость. И вот он, счастливый, идёт с Полиной по улице, явно гордый тем, что та держит его под руку. Он, такой наглый, щёлкает семечки, демонстративно сплёвывая на мостовую шелуху, всему посёлку показывая, какую победу одержал. От таких перспектив Пашке становилось тошно настолько, что внутри всё холодело. Терзаемый ревностью к ещё не появившемуся сопернику, он всё-таки выстроил план.

С самого утра Пашка сидел в засаде. Мать, заступившая на смену, ворчала, замешивая тесто:

— Делать тебе нечего! Как дитё малое, честное слово! Вот что я хозяину скажу? Чего ты тут торчишь? — Мать вывалила из большого таза на стол, посыпанный мукой, большой ком теста и, обильно посыпав его мукой сверху, продолжила: — Муку принеси, хоть толк с тебя будет, там, в кладовой, полмешка просеянной…

Пекарня кондитера Лурье славилась своей выпечкой. Хлеб, калачи и булки, которые делали здесь, на Конюшенной, разлетались именно «как печёные пирожки», но особой гордостью кондитерской были эклеры. Их рано утром упаковывали в маленькие коробочки по шесть штук и везли в центр для продажи. Паша пришёл к матери на работу именно для того, чтобы успеть купить эту коробочку. На крышке под надписью «Кондитерская Лурье» была изображена барышня кукольной внешности в модном наряде, с зонтиком, и молодой человек в клетчатом костюме и кепке англичанина. В одной руке он держал коробку эклеров и в полупоклоне протягивал её девушке-кукле, а второй рукой он почему-то придерживал велосипед. О происхождении сюжета Пашка размышлял недолго, эклеры стали его секретным оружием, и вот теперь он ждал, полный надежд.

К счастью влюблённого, младшие сёстры Полины, в этот раз без самого младшего брата, примчались к своему «секретному» месту. Их задача состояла в том, чтобы не пропустить момент, когда выпечку будут грузить на подводу, а там — как повезёт. Дети заняли господствующую высоту на груше, тем более что сочные плоды уже созрели и было чем занять время.

Здоровенный извозчик в картузе и белом переднике поверх сорочки стал выносить поддоны с выпечкой, заботливо накрытые белой тканью. При этом мужик хитро поглядывал на грушу — Полины сёстры и ещё пара местных детишек затаились на ветках, хихикая и прячась в кроне.

— Щас я уйду, обернусь быстренько и всё потом сосчитаю! — нарочито громко, не глядя в сторону груши, молвил мужик — у них был пакт о ненападении: воровать было нельзя, и за честность дети всегда получали свежую плюшку или калач. При этом возрастной ценз был чётко определён — угощали только самых младших. Кто грамоте учился, тому уже было не положено. Не прошло и минуты, как дверь опять открылась, и дядька принёс последний поддон. Водрузив его на телегу поверх прежних, откинул покрывало и достал оттуда пару калачей, показал их груше, поманивая к себе. Груша зашуршала листьями, ветками, и оттуда свалились четыре ребёнка, которые наперегонки бросились к извозчику.