Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян? - Дмитрий Яшенин Страница 6

Данила Петрович сдержанно кивнул, а после указал на тропу:

— А след-то дальше тянется.

— Точно так, боярин! Пешком он, подлец, дальше побег!

— Смотрели уже дальше?

— Смотрели!

— След с кровью?

— С кровью!

— Значит, не бежал он дальше, — сказал воевода. — Просто шел.

— Да почему же, боярин?

— А ты раненым бегать пробовал? — усмехнулся Данила Петрович безнадежной глупости собеседника. — Если нет — попробуй! А я посмотрю, далеко ли ты убежишь!

Дозорный замер с разинутым ртом, а воевода дал коню шпоры, отправляя его дальше.

Тонкая путеводная ниточка красных пятен вела отряд вперед и вперед, покуда вдалеке, в просветах между деревьями, не замелькало озеро, укрытое белым полотном снега.

— Вон изба стоит! — воскликнул ополченец в тот момент, когда Шурик, по-прежнему восседавший впереди воеводы, и сам увидел приземистую, потемневшую от времени избушку, притулившуюся под елями на самом берегу.

— Там он, стервец! Больше ему укрыться негде! — убежденно переговаривались ратники.

Однако при ближайшем рассмотрении стало ясно, что след ведет не в дом, а огибает его и скрывается в дощатом сарае, позади которого и начиналось озеро.

— А ну-ка, ребятки, берите-ка его в кольцо! — распорядился воевода, останавливаясь поодаль и спешивая Шурика.

Ополченцы, впрочем, и сами уже сообразили, какой маневр будет оптимальным в данной ситуации, и проворно окружили сарай, не приближаясь к нему до поры. Кому, спрашивается, охота лезть на рожон, когда главная кровь уже позади и ты без всяких скидок ощущаешь себя солдатом-победителем?

— За дерево стань, олух царя небесного! — Отец, не случайно, пожалуй, оказавшийся поблизости, бесцеремонно толкнул Шурика под защиту толстого елового ствола.

Обхватив его обеими руками и прижавшись щекой к холодной, колючей, смоляной коре, Шурик во все глаза смотрел, как ратники не торопясь подтянулись к дощатым стенкам, примерились к хлипкой двери, а потом, стремительно выбив ее, ринулись внутрь.

Треск сломанных досок, глухой отзвук выстрела и отчаянный взрыв брани прозвучали в унисон, слившись в единую грозную мелодию скоротечного штурма. Ни Шурик, ни его отец, ни остальные ополченцы, оставшиеся снаружи, не успели толком разобрать, что стряслось, а их товарищи, взявшие вражескую цитадель, уже выкатились наружу, волоча за собой ее поверженного защитника.

— Вот он, собака поляцкая! Под сетями рыбацкими схорониться надумал! — доложили они, швыряя к ногам воеводского коня человека в изодранном, окровавленном кафтане нерусского, западного кроя.

— Никого не задел? — осведомился Данила Петрович, рассматривая последнего героя из банды, хлынувшей нынешней ночью на приступ Кирилло-Белозерского монастыря, чьи соратники уже отдыхали вечным сном на дне озера или готовились быть погребенными под стенами обители.

— Не сумел! — весело отрапортовали бойцы. — В белый свет пальнул, шельмец!

Сообразив, что отцовский запрет более не действует, Шурик вылез из-за дерева, вместе со всеми рассматривая пленника, неподвижно лежавшего у ног воеводского коня.

— Живой ли он еще? — усомнился боярин.

— Живой, Данила Петрович! Живой! Просто ранен крепко, кровищи много растерял, да мы еще его помяли!

— Поляк? — спросил воевода.

Один из ополченцев нагнулся, то ли присматриваясь, то ли прислушиваясь к пленнику.

— Да бес его знает! — сказал он, распрямившись. — Бормочет вроде бы не по-поляцки. Хотя конечно же и не по-нашенски.

— Да все одно — не наш!

— Точно!

— Правильно! — зашумели кругом.

— Да чего на него смотреть-то?! — высказался кто-то. — Добить его, стервеца, и вся недолга!

— Ну вот ты и добей, — предложил ему воевода.

Шурик озирался вокруг себя со смешанным чувством ужаса и любопытства. Неужели и впрямь добьют? Или же не посмеют? Он конечно же враг, но…

День, вступавший в свои права, с каждым мгновением все сильнее теснил сумерки, не оставляя им места даже здесь, под сводами леса, под раскидистыми еловыми лапами. И лица ополченцев становились все более различимыми. И на лицах этих сейчас можно было увидеть лишь безмерную усталость и желание поскорее вновь оказаться за прочными монастырскими стенами, где, поди, уже вовсю праздновали победу над супостатами. А вот жажды крови ни у кого уже не осталось. Нынешняя ночь утолила эту жажду на годы вперед…

— Ну тогда нехай здесь остается да сам собой подыхает! — последовало очередное предложение.

— Правильно… — раздалось несколько голосов, но их внезапно перекрыл другой, сильный голос, заставивший Шурика оглянуться.

— Неправильно это! — твердо сказал его отец.

Чучнев-старший дождался, пока воевода и остальные обернутся в его сторону, и повторил:

— Неправильно это! Не по-христиански. Не по-божески так вот человека бросать на корм зверью, будь он хоть трижды вражина! Нечего Бога гневить, боярин! Он нам сегодня крепко пособил, Данила Петрович, чтоб мы его вот так…

Шурик слушал отца, часто-часто, словно от мороза, хлопая ресницами и чувствуя комок, подкатывающий к горлу. Эх, жаль, не видели их сейчас соседские мальцы! Вот бы уж точно перестали сомневаться, чей батька выше!

Как хороший кузнец, настоящий мастер своего дела, Чучнев-старший всегда был уважаем в Вологде, но то, как он дрался нынешней ночью, то, какие благородные и чистые слова произнес только что, сразу же вознесло его на недосягаемую для других высоту. И не только в глазах Шурика…

Данила Петрович, его ратники и простые ополченцы смотрели на него, и лица их менялись. Они оттаивали, словно перед мысленным взором этих утомленных, измотанных людей заново вставали события дней минувших.

Как будто наяву видели они шляхетских бандитов, оглодавшим, озлобленным зверьем бродивших вокруг Кирилло-Белозерского монастыря, что привлекал их слухами о несметных богатствах и кладовых, полных снеди. Как эти волки сбивались в одну большую стаю и как эта стая в отчаянии, когда в окрестных деревнях и селах уже нечем стало поживиться, ринулась на приступ святой обители. И как на их пути встали защитники монастыря, значительно уступавшие им в численности, но исполненные решимости уничтожить врага или умереть самим. И как полная луна в окружении звезд торжественно и печально взирала на кровавую сечу, без малого три часа бушевавшую в темноте, разгоняемой помимо нее малочисленными факелами и непрестанными всполохами ружейного огня. И как моменты отчаяния сменялись минутами ликования, а потом чаша весов снова склонялась на сторону нападавших, и тревога вновь овладевала русским воинством. И как в конце концов решимость оставила шляхтичей, как они дрогнули и побежали куда глаза глядят, помышляя уже не о монастырской сокровищнице, а только лишь о спасении собственной шкуры. И как в спину этой поганой нечисти ударили уцелевшие русские ратники. И как побили они до смерти всех лиходеев за редким, видимо, исключением…