Лицо неприкосновенное - Владимир Войнович Страница 43

Причмокивая, вздыхая и настороженно глядя на Гладышева,корова отступила назад.

– Отдай! – Гладышев, не вставая с колен, тянулся к коровьейморде. В какой-то момент из раскрывшейся пасти мелькнул на мгновениеизмочаленный хвостик пукса, Гладышев рванулся к нему, но корова в этот же самыймомент сделала глубокое глотательное движение, и последний куст замечательногогибрида навсегда исчез в ее бездонном желудке. Поборов секундное оцепенение,Гладышев вскочил на ноги и с диким воем кинулся к себе в избу.

Тут поднялся с земли и Чонкин. Ни на кого не глядя, отряхнулон от пыли брюки, одной рукой взялся за рог, а другую сжал в кулак и изо всейсилы ударил корову по морде. Корова дернула головой, но особо несопротивлялась, и Чонкин потащил ее в сарай, крикнув Нюре, чтобы побежалавперед открыть ворота.

– И это все, – с сожалением сказал Плечевой, но ошибся.

В это время на крыльцо, встрепанный, с безумными глазами,выскочил Гладышев. В руках он держал берданку шестнадцатого калибра. В толпеахнули.

– Я говорила, будет убивство, – послышался голос вернувшейсявовремя Зинаиды.

Гладышев вскинул берданку к плечу и навел на Чонкина.

– Ваня! – отчаянно вскрикнула Нюра.

Чонкин обернулся. Он стоял, вцепившись пальцами в коровьирога, и смотрел прямо в наведенный на него ствол берданки. Он словно оцепенел,не в силах двинуться с места. «Попить бы», – мелькнула глупая мысль. Чонкиноблизнул губы.

Сухо щелкнул курок, словно сломали ветку. «Все», – подумалЧонкин. Но почему ему не больно? Почему он не падает? Почему Гладышев сновавзводит курок? Снова щелчок. И вдруг раздался громкий, трезвый и рассудительныйголос Афродиты:

– Дурачок ты, дурачок! Куды стреляешь? И чем стреляешь? Тыже весь порох давно извел на удобрение.

По толпе прошел шум. Гладышев еще раз взвел курок, заглянулв ствол и, убедившись, что там пусто, грохнул ружье о землю, сел на крыльцо и,обхватив голову руками, горько заплакал.

Чонкин все еще стоял, вцепившись пальцами в рога, словноприклеился. Подошла Нюра, положила руку ему на плечо.

– Пойдем, Ваня, – сказала она ласково.

Он отрешенно смотрел на Нюру, не понимая, чего она хочет.

– Домой, говорю, пойдем! – крикнула Нюра словно глухому.

– А, домой… – Он помотал головой, возвращаясь к сознанию происходящего.Они взялись, он за один рог, Нюра – за другой, и потащили прочь корову,которая, насытясь, вполне присмирела.

А на крыльце плакал Гладышев. Он плакал громко, в голос и,оголив покрытый белесой шерстью живот, утирался подолом изодранной майки.

Чонкин не выдержал и, бросив корову и Нюру, вернулся кповерженному врагу.

– Слышь, что ли, сосед, – сказал он, дотронувшись носкомсвоего ботинка до сапога Гладышева. – Ты это… ничего, ты больно не переживай. Яэто… война кончится, на тот год билизуюсь, и тогда пуксом этим и твой огородзасодим, и Нюркин.

В знак примирения он дотронулся до плеча Гладышева. Гладышевдернулся, зарычал, схватил протянутую руку и хотел укусить, но Чонкин вовремявырвался и отскочил. Стоя в отдалении, он смотрел на селекционера с опаской ижалостью, не зная, как дальше быть.

Подошла и накинулась на Чонкина Нюра:

– Ах ты, горе луковое, да кого ж ты уговариваешь и когожалеешь? Он тебя жалел, когда из ружья целил? Он тебя убить хотел!

– Ну так что ж, что хотел, – сказал Чонкин. – Вишь, человекв расстройстве каком. Ты уж, Матвеич, не это самое… – Он переступал с ноги наногу, но приблизиться не решился.