Этот неподражаемый Дживс - Пэлем Грэнвил Вудхауз Страница 23

Тут я заметил, что вслед за Дживсом в гостиную проник толстый мальчик и смотрит на Сирила с таким выражением, как будто самые худшие его опасения подтвердились. Стало тихо. С минуту ребенок внимательно разглядывал Сирила, потом огласил свой вердикт: – Рыба!

– А? Что? – сказал Сирил.

Мальчик, которого, как видно, с младых ногтей приучили говорить правду, и ничего, кроме правды, охотно пояснил, что именно он имеет в виду:

– У тебя рожа рыбья.

Сказано это было скорее с жалостью, чем в осуждение, что было, я считаю, благородно с его стороны. Я, например, когда смотрю на Сирила, не могу отделаться от мысли, что ответственность за такое лицо несет, главным образом, он сам. В моей душе впервые шевельнулось теплое чувство к юному правдолюбцу. Нет, в самом деле. Разговор начинал доставлять мне удовольствие.

Прошло несколько секунд, прежде чем до Сирила дошел смысл сказанного устами младенца, и тогда мы услышали, как закипела кровь Бассингтон-Бассингтонов.

– Черт меня побери! – сказал он. – Будь я проклят!

– Я бы не согласился иметь такое лицо, – продолжал мальчик с подкупающей искренностью в голосе, – даже за миллион долларов. – Он немного подумал и удвоил цену: – Даже за два миллиона долларов!

Что произошло после этого, точно описать не берусь, но события развивались с ошеломляющей быстротой. По-видимому, Сирил бросился на ребенка. Во всяком случае, воздух был явно перенасыщен мельканьем рук, ног и неопознанных предметов. Что-то сильно ударило Вустера чуть ниже третьей жилетной пуговицы, он рухнул на канапе и потерял интерес к происходящему. Восстав из пепла, я обнаружил, что Дживс с мальчишкой уже ретировались с поля боя, а Сирил стоит посреди комнаты и сердито фыркает:

– Вустер, откуда взялся этот возмутительный наглец?

– Понятия не имею. Никогда его прежде не видел.

– Я успел-таки влепить ему пару горячих, прежде чем он сбежал. Послушайте, Вустер, этот мальчишка сказал одну чертовски странную вещь. Он заявил, будто Дживс пообещал дать ему доллар, если он назовет меня… ну, словом, скажет то, что он сказал.

Мне это показалось совершенно неправдоподобным:

– С чего бы вдруг?

– Да, мне это тоже показалось странным.

– Зачем это Дживсу?

– Мне тоже непонятно.

– Дживсу-то что до того, какая у вас физиономия?

– Верно, – сказал он, как мне показалось, довольно холодно. Почему – не знаю. – Ладно, я поскакал. Хоп-хоп!

– Хоп-хоп!

Примерно через неделю после этого странного происшествия мне позвонил Джордж Каффин и пригласил на прогон спектакля. Премьера «Спроси у папы» должна была состояться в Скенектеди в следующий понедельник, а сейчас это что-то вроде предварительной генеральной репетиции. Предварительная генеральная репетиция, объяснил мне старина Джордж, – то же самое, что и настоящая генеральная репетиция, и заканчивается, как правило, далеко за полночь. Только еще интереснее, чем настоящая, добавил он: время прогона не ограничено, и все участники спектакля, которые накануне премьеры всегда сильно возбуждены, имеют возможность высказывать все, что они друг о друге думают; короче говоря, удовольствие получают все без исключения.

Прогон был назначен на восемь, поэтому я подрулил в начале одиннадцатого, чтобы не слишком долго ждать начала. И оказался прав. Джордж еще торчал на сцене и что-то обсуждал с каким-то типом в рубашке; рядом стоял еще один – в огромных очках, с круглым брюшком и абсолютно лысым черепом. Я его уже раза два видел вместе с Джорджем в клубе и знал, что это их директор Блюменфилд. Я помахал Джорджу и сел в последний ряд, чтобы не подвернуться кому-нибудь под горячую руку, когда начнут выяснять отношения. Потом Джордж спрыгнул со сцены в зал и подсел ко мне, сравнительно скоро после этого опустили занавес. Пианист, как умел, отбарабанил несколько вступительных тактов, и занавес подняли снова.

Сюжета «Спроси у папы» я не помню, могу только сказать, что действие вполне успешно развивалось и без Сирила. Сначала я был этим сильно озадачен. Наслушавшись, как Сирил зубрит свою роль и высказывает глубокомысленные соображения о подходе к такому-то месту и о трактовке такого-то образа, я вообразил, что Сирил и вправду становой хребет спектакля, а остальные члены труппы выходят лишь для того, чтобы как-то заполнить паузы, когда его нет на сцене. Я добрых полчаса ждал его выхода, пока не обнаружил, что он с самого начала находился на подмостках: я узнал его в странном, криминального вида субъекте, который стоит, прислонившись к пыльной кадке с пальмой, и с сочувственным видом слушает, как главная героиня поет про то, что любовь похожа на что-то там, сейчас уж не помню, на что именно. А после второго куплета он принялся приплясывать вместе с десятком других столь же нелепых уродцев. Жуткое зрелище – я живо представил себе, как тетя Агата расчехляет свой томагавк, а Бассингтон-Бассинггон-старший натягивает подбитые гвоздями сапоги, чтобы дать мне хорошего пинка пониже спины. Едва пляска закончилась и Сирил со товарищи уволоклись за кулисы, как из темноты справа от меня прозвучал звонкий голос:

– Папа!

Блюменфилд хлопнул в ладоши, и главный герой, начавший монолог, сконфуженно умолк. Я вгляделся в полутьму зала и узнал того самого веснушчатого парнишку, Дживсова знакомца. Руки в карманах, он вразвалочку шел по проходу с таким видом, словно он тут хозяин. Все почтительно затихли.

– Папа, – громко произнес веснушчатый, – этот номер не годится.

Старый Блюменфилд нежно улыбнулся:

– Тебе не нравится, дорогой?

– С души воротит.

– Ты совершенно прав.

– Тут требуется что-то позабористее. Побольше перца!

– В самую точку, мой мальчик. Я себе помечу. Хорошо. Поехали дальше!

Я повернулся к Джорджу, который что-то раздраженно пробормотал себе под нос.

– Скажите, старина, это еще что за чудо природы? В ответ Джордж издал глухой страдальческий стон:

– Вот принесла нелегкая! Это сын Блюменфилда. Теперь он нам устроит веселую жизнь!

– Он что, всегда тут распоряжается?

– Всегда.

– Но почему Блюменфилд его слушает?

– Этого никто не знает. Может, из-за слепой родительской любви, а может, он смотрит на мальчишку как на талисман, который приносит удачу спектаклю. А скорее всего, он считает, что у его чада умственное развитие как у среднего зрителя, и то, что нравится ему, будет пользоваться успехом у публики. И наоборот, что не одобрил его сын, то и никому в зале не придется по вкусу. Это не мальчишка, а настоящая моровая язва, ехидная и ядовитая гадина, я готов задушить его собственными руками.

Репетиция продолжалась. Главный герой отбарабанил свой монолог. Затем последовала короткая, но страстная перепалка между помощником режиссера и голосом по имени Билл, звучавшим откуда-то с верхотуры, на тему «Когда Билл, черт бы его совсем побрал, научится вовремя давать желтый?» После чего спектакль возобновился и шел без особых приключений до тех пор, пока не настала очередь сцены, в которой играл Сирил.